- Хм-м-м-хм-хм. Отч-ч-чего вы боитесь? - нежно промурлыкал с высоты сажени и нескольких пядей монах, вонзив свой взгляд куда-то в сердце гонца. Туда, где томилась его живая душа, витая бесплотным ореолом вокруг стучащего, как копыта скаковой лошади, органа - Ваш хозяин. Он не над-д-д-деется? Что вы вернётесь?
Разбуженный зовом могучей воли Ливелия, Зверь смиренно прилип к его глазам и соскоблил с них своими иглообразными когтями ту наивную пелену, что скрывала от всех живых и не-мёртвых истинное сияние, краски и голоса созданий Господних, имя которым - души. Будто витраж одного из тысячи тысяч окон в величайшем храме Господа, душа варвара-посланника открылась драконианцу на ничтожный миг, запечатлевшись в его цепкой памяти.
Оранжевый цвет, коим писали ангелов и небесный огонь, благодать Божия, был в душе дикаря страхом, разошелся рваными, лениво плавающими пятнами, ибо что может испытывать дикарь перед величием Империи, пламенем Воинства Его и верными вечнопроклятыми служителями Его? Только гнев, засохший в промежутках красными струпьями, цвета крови Христовой, и недоверие, разбрызганное светло-зелёными искрами, цвета жизни вечной и одежд Иоанна Крестителя. Стало быть, злобно размышляет при этом сей дикарь, суждено ли умереть ему во служение своего хозяина Венсислава и стать мучеником в глазах своих сородичей, или же он, вдруг получив согласие Федроса на "сделку", отправится счастливо скитаться по тем пустынным землям, откуда пришёл он и остальная грязная орда?
Бледные пузыри, которые налипли на этот и так порочащий хранившемися в себе страстями витраж души дикаря, подсказывали Ливелию, что красный гнев победит на желтом поле. Ведь сия бледнота - особое клеймо, клеймо гуля. Не имело значения, кто был хозяином, кормившем этого гонца. Он гневался на Федроса и его спутников, желая выплюнуть как можно больше проклятий по наущению вскормившего его своей кровью не-мёртвого, прежде чем расстаться с головой, но из-за охватившего его страха пред истинными победителями этой ночи не посмеет обронить лишнего слова. Или посмеет, если ему разрешить?
- М-хм-мм-хм. Коли так. Мужайтесь. Мы. Не казним п-п-п-послов, - Ливелий после этих ласковых, как пение струн, слов повернул голову к михаэлиту, пребывающему верхом. Затем губы монаха сжались чуть плотнее, а массивная бровь его неуловимо сдвинулась вверх, дабы сообщить товарищу, что он был бы рад, если бы сказанное сейчас не стало для гонца подлой ложью.
То было сделано только лишь для того, чтобы узнать больше о своём враге, так рассчитывал драконианец. Ведь смерть гесианского отродья, что вскормило такое ничтожество, как Поликарп, Ливелия совсем не расстроит.