— Ах, я вижу теперь! — сказал Констанций с некой горячностью в голосе. Его глаза блистали плодовитой задумчивостью, так, будто бы он действительно обнаружил какую-то правду и мудрость в хорошо состроенной лжи антонианца. Так блистали глаза всех, кого Константин Ангел имел честь хорошо обмануть и заставить видеть вещи глазами, которыми он хотел, чтобы они были увидены. Ещё одно павлинье перо в его мантию, ничего уж тут не скажешь.
— Что касается двора... Вы не знаете, да? Нет, я не был при дворе с тех пор, как я не согласился с Каем, когда он награждал меня... ну сколько?.. почти уже тридцать четыре года назад. Он дал мне мои поместья и сказал, что я расстроил его, и он не хочет видеть меня перед собой "какое-то время". Я недоумеваю с тех пор, когда уже это время пройдёт. Но я не буду выполнять ту же работу, что раньше, чтобы там базилевс не говорил. Она была опасна, когда я был мал и должен был служить тем, кто лучше меня. Она унизительна теперь, когда я полноправный потомок Антония Галла, чтобы там император и его двор не говорили... Я благодарен вашему предложению, мой лорд, и вашей доброй заботе, но я не вернусь на свой прежний пост!
Это было все, что Констанций Тибериос сказал прежде чем оба каинита, названные в честь императоров константиновой династии, воссоединились со своими собратьями.
*****
— Он хочет принести меня в жертву Афродите!
Это Константин Лакапин услышал уже от Поликарпа, когда тот несколько замедлился перед ним в своём ретивом беге, потом по нерасторопности упал лицом в грязь в паре метров от вентру, а затем — чрезвычайно поспешно перебирая руками и ногами, так что его высокая монашеская шапка даже куда-то отлетела — прополз, аки какая-то ящерица-рептилия, за спину к Ангелу и, прикрывшись им, схватившись за подл его плаща, стал недовольно указывать в сторону потомка Симеона.
— Он... Я не знаю, что с ним! По-моему он союзник фуроров! Он вел меня к их башне, даже когда я говори, что это неразумно! Его душа рычала в ненависти, когда он смотрел на меня, своего брата! Я дума, что он хотел сдать меня в плен нашим врагам, чтобы я стал заложником, как отец Элий!
*****
— Не могли бы вы пройти вперёд ещё немного, господин Ливелий?
Это к потомку Симеона обратился этот антонианец воинской наружности и склада — Констанций Тибериос, кажется, было его имя. Он вышел несколько вперед от отсальной компании вампиров и теперь стоял между Ливелией и Константином с Поликарпом. Щит с головой медузы был на его левой руке, золотой львиный шлем венчал чело. Его правая рука не держала в себе оружия, она также не лежала на рукояти меча за его поясом. Однако она была уложена на пояс поверх золотой чешуйчатой брони. Очень близко к мечу в ножнах. Очень.
— Наш лорд Федрос желает говорить с вами.
*****
"Афродита". Это языческое имя странным образом укололо память Дионисия. Разве его собратья не поклоняются ей в Италии — в Равенне, старой западно-имперской столице? Нарсес за то краткое время, что они провели вместе, что-то говорил ему об этом. Кажется, то ли в контексте своей старой воинской славы, то ли порицая упадок, в который впали некоторые их соплеменники из клана ночи. Да, если на то прошло, то, кажется, он тогда почти проповедовал — гневно, яростно, но также саркастически — против какого-то современного культа грешников. Они оба имели по бокалу пьяной крови в руках тогда. Уже далеко не первому. Потому молодой Мелиссино не особо прислушивался тогда, не особо помнил сейчас.
Тем не менее его сир, кажется, говорил, что почитание Афродиты не уникально для этих равеннских последователей Дороги Греха. Что оно имело место среди ласомбр и до них и помимо их. Возможно, даже на Сицилии, где верховодят Прародитель, его чернокожий и черноглазый Регент и Друзья Ночи. Возможно даже... даже в Константинополе...
Да... Он называл в этой связи Магнуса, нынешнего наместника и правителя Греческой Церкви по повелению Михаила-тореадора. Да... Он говорил что-то такое... Что-то презрительное... Мол, до того, как он распластался перед Троицей и принял христианство, до того, как он преподнёс голову своего сира Михаилу, Дракону и Антонию... Что он делал? Он справлял обряды Афродиты... Нарсес говорил об этом... Трудно представить, конечно. Но Магнус ведь был бессмертным более, чем большинство современных народов существуют. Кто знает, что он делал и не делал в старые века, во времена Септимия Севера и Каракаллы?
Если бы только Дионисий помнил лучше, что именно было сказано в ту ночь в Венеции... Нарсес точно говорил что-то ещё, и он был великим знатоком истории и всего, что важно. В конце концов, сир Дионисия был величайшим существом на Земле. Истинным пророком и наследником Каина и Христа и главой правоверных, всех тех, кто спасётся. Как оно сейчас вспоминалась молодому Мелиссино, Магдалена, его старшая сестра и дочь-жена Нарсеса, тогда пришла, чтобы прекратить их увеселения. Она сказала, что среди смертных только варвары пьют неразбавленное вино, и только варварские вентру-властители германцев и франков пьют это неразбавленное вино из смертных вен. Несколько старомодное заявление, подумал тогда Дионисий.
Нарсес же сказал, что он по своему смертному происхождению армянин — это Дионисий точно помнил, так как Константин Ангел тоже был человеком с армянскими корнями, и он был евнухом в своей смертной жизни, как Нарсес, а все хорошие и способные евнухи были армянами. Поскольку он армянин, сказал Нарсес, он, считай, варвар, так что ему положено некоторое безрассудство. Потом они с Дионисием рассмеялись и повалились на пол прежде чем Магдалена, нарсесова жена, окончательно прикрыла их праздник. Но вот Дионисий сейчас засомневался, то ли они засмеялись на шутку про армян, то ли принц Венеции, его отец и архиепископ — в продолжение и под занавес их предыдущего разговора — добавил ещё что-то про ласомбр, которые поклонялись Афродите, что также было смешно...
Но полноте. Какое это имеет отношение к настоящему?