- Гммм...
Этот глубокий, прерываемый странными щелчками звук донёсся от фигуры, что стояла рядом с Тавросом. Высокий, как подобает воину, не-мёртвый варяг по обыкновению не был раздражён превосходящим его на целую голову Ливелием, который снял капюшон своей багровой рясы и открыл собравшимся гладкое безбородое лицо. Все, наконец, увидели, в чём причина щелчков, примешавшихся в вязкий голос второго Обертуса в этом шатре - широкое настолько, что двум длиннопалым рукам едва ли удастся её обхватить, горло судорожно дергалось, будто внутри было нечто живое, и темнело от нескольких провалов в плоти. То был неудачный опыт в лепке Изменчивости, который Ливелий так и не смог исправить с вчерашней ночи, когда монах решил придать звучанию своих речей больше грубости и свирепости для варварской родни по проклятой крови.
В его огромной ладони, раскрытой вверх, лежала крошечная летучая мышка, которая то и дело вздрагивала от голосов собравшихся и трепетала острыми ушками. Ливелий смотрел на зверька с неподвижным лицом, но неразумное существо наверняка чувствовало всю нежность и восхищение собой, текущее от великана-обертуса через маленькую ранку в мизинце (что был размером в половину от летучего зверька) - Обертус кормил его своей кровью и не встречал никакого протеста, ведь мышка, как сказала она сама, этой осенью голодала, не находя для прокорма достаточно мух и моли.
Лицо Ливелия также не поменялось, когда он в очередной раз взглянул на Поликарпа Опсикийского. Но наверняка летучий зверёк ощутил те мрачные чувства, что Обертус, гладивший его большим пальцем меж ушек, испытывал по отношению к Обертусу, стыдящемуся своих увечий под бинтами.
Монастырь святого Иераклия был разгромлен дикарями три недели назад, и за эту бездну времени ни одна смертная душа не разнесла слухи по ветру, чтобы в итоге достичь ушей Симеона? Безбожники, способные атаковать драконианский домен и совершить амарант над двумя, стало быть, сильными и неглупыми не-мёртвыми братьями, упустили единственного свидетеля и тщетно искали его среди холмов? Глаза монаха, приспособленные для мелких текстов и неровных почерков, сумели обнаружить, что именно совы, целые стаи сов по всей округе ведут наблюдение ради своих немытых хозяев-фуроров? Речи сбежавшего в холмы от преступных клыков монаха говорят о истинности плена брата Элия, требуют, именно требуют, чтобы заложники из фурорского числа были обменены на него и, наконец, уверены в далекоидущих планах дикарей, о коих никто, кроме него не слыхивал?
Быть может, затаившаяся обида на Святого Гесу и его паствы и портила трезвость суждений, но Ливелий отстаивал внутри себя уверенность - история, рассказанная братом Поликарпом, который очень кстати прибыл в лагерь, насквозь состояла из неясностей.
- Гммм... Пока допрос не начали. Брат Поликарп. Атака на монастырь ваш. П. П. Пг... Подробнее.
Наполовину прогудев и наполовину прощелкав, прямо как южная птица, эти запнувшиеся в конце слова, Ливелий смотрел брату прямо в глаза, тускло блестящие в прорези бинтов.
- Вы так осведомлены. Вдруг знаете ещё. Просим.