Самое страшное — понимать, что на развилке прошлого ты сделал свой выбор, разминувшись с другим будущим.
"Что же ты наделал, сынок?". Кто бы не произнес эти слова - тот голубоглазый жрец или же внутренний голос, - они, в страшный тот час словно горящие роковым адским пламенем, остались на всю жизнь выжженым на душе клеймом. И этой ране не суждено зажить. Неизбывно. В тишине бессчетных ночей просыпаться с криком, в холодном поту, снова и снова бросать во сне этот проклятый нож и видеть как по рукоять входит он в грудь брата. Все годы помнить, что Бертран мог бы жить, радоваться, любить, растить детишек, но был убит рукой брата. Вот этой вот рукой. Другого выхода не было. Или так только казалось? Кому из богов захотелось разыграть со смертными нелепую и такую страшную шутку? А кому из богов показалось забавным наделить долгой жизнью смертного-игрушку, искалеченную той шуткой?
Его много раз спасали. Он помнил это. Почему-то гораздо лучше, чем когда спасал сам. И хуже, чем когда самому спасти не удавалось. Энсон, Виолендил, Эгмонд, Освелл, Андрес, Вейн, Нарви, Аллен и многие другие... Длинная вереница мертвецов и еще живых, бредущая по призрачным дорогам памяти куда-то вдаль, за горизонт, к забвению. Кем они были по сути? Задирами и грубиянами, пьяницами, распутниками, циничными негодяями и жестокими убийцами? Да, конечно! Искусными воинами, стойкими, смелыми, верными товарищами? Еще какими! Как сочетается все это? Простецкая недалекость и глубокая проницательность. Независимость и дисциплина. Низменные наколонности и величие духа, наделенного истинной отвагой и способностью к самопожертвованию. Эту загадку причудливой человеческой природы ему так и не удалось постичь.
Вот и сейчас. Его уже доставили в храм. Спасение близко. Только бы получилось... Снова встать в ряд своих соратников. Обнажить меч, вернуть долги, обменяться шутками, и снова вместе, как раньше, победить...
Но все самые триумфальные победы мира никогда не смогут заставить его забыть то самое страшное, самое пронзительное и проникновенное, что он когда-либо видел - горящие, залитые слезами, переполненные скорбью и ужасом, но одновременно ясные, все понимающие, проникнутые всепрощением и любовью глаза матери, в тот миг, когда он ей все рассказал.