Зная "Полночашевцев", можно было быть уверенным: не будь необходимости в кратчайшие сроки выдвигаться, кутёж продолжался бы до следующей "Макушки зимы". Ну или, как минимум, пока деньги бы не кончились. За это время Керри бы успела продегустировать вообще всех куртизанок данного чудного заведения, и винные погреба бы опустели, и Ларса бы... Мягко говоря, и Ларса бы "переспали об кого-то." В общем, вакханалия бы приключилась такая, что никаким Авернусам не приснилось бы.
А так – ну покутили, и хватит. Всё равно успели заработать неприятности. Повезло ещё, что Дариус во время их кутежа, как и подобает взрослому и трезвому(иными словами, серьёзному и скучному) мужику, занимался делом: проверил лошадей, снаряжение и растащил рвущихся продолжить начатое и допить початое соратников.
Бьющее в глаза летнее солнце стало для трезвого Дариуса со здоровой головой приятным сюрпризом. Засиделся он в этих городах. Спросите его – так что номер в "Медной кружке", что камера с крысами и хулюганами – всё одно. Тесно такой верзиле в четырёх стенах, понимаете? Ему луга, ему леса да поля подавай! Воздух – но чтоб свежий, без пыли и затхлой рыбы. Шум – так чтоб ветра шумели, да сверчки всякие! А всякие Вотердипы, Фланы, Балдурс Гейты – это всё пусть и глаумрные, но человейники, в которых удавиться даже от людского трафика – не беда!
В общем, следопыт был бодр и весел: не успели они выйти из города, как он сразу же поддал газу, дав коню размять затёкшие в стойле суставы. А тут уже и Куся пробудился от сытого сна, и, увидав перед собой горизонты столь дальние, что в своей кутузке и предположить не мог, ничего не придумал, кроме как спуститься к коню на шею, схватиться за гриву и, преисполнившись тех же настроений, что и его хозяин, начать попискивать одну из выученных в неволе песен:
Заболело сердце у меня среди поля чистого,
Расседлаю своего коня буйного да быстрого.
Золотую гриву расчешу ласковыми гребнями,
Воздухом одним с тобой дышу, друг ты мой серебряный.
Облака над речкою клубят, помню, в день гороховый
Из-под кобылицы взял тебя жеребёнком крохотным.
Норовил за палец укусить, всё козлил да взбрыкивал.
Понял я тогда: друзьями быть нам с тобою выпало.
Припев:
И с тех пор стало тесно мне в доме моём, и в весёлую ночь, и задумчивым днём,
И с тех пор стали мне так нужны облака, стали зорче глаза, стала твёрже рука.
Не по дням ты рос, а по часам, ворожён цыганкою.
Стала молоком тебе роса, стала степь полянкою.
Помню, как набегаешься всласть да гулять замаешься,
Скачешь, как чумной, на коновязь да в пыли валяешься.
Ну, а дед мой седой усмехался в усы, всё кричал..."
И тут вновь какое-то холопьё вмешалось. Сколько бы всякие невежи не вклинивались в куплеты Муркуса – всегда гневали артиста! Право слово, привыкнуть можно и к кутузке, и к фраку, но ко всяким хамам, перебивающим тенора привыкнуть возможности нет! Да и если появится: нельзя к такому привыкать! Это всё равно, что в святилище Кореллона Ларетиана, в которого Куся в такие моменты начинал неистово верить, все стены нехорошими словами исписать!
–Ты слышал даму, кукушонок!–Поддержал колдунью Миллер, разворачиваясь к Сиру Ревальдо на явно повеселевшем скакуне. Следопыт, впрочем, и сам не выражал особой досады. Можно подумать, маленькая заварушка может кому-то испортить настроение?–Если сейчас же не отступишься – мы тебе рога пообломаем! Они, конечно, довольно быстро отрастут – посмотрим правде в глаза. Но всё равно неприятно будет!