Мухин
Жирная, бугристая грязь с длинными мутными лужами в тележных колеях, серо-зелёная трава, заросли бурьяна у чёрной бревенчатой стены — всё крутанулось волчком и рухнуло Мухину в лицо, когда он повалился наземь.
Раз, — считал Мухин, — тяжёлый топот ног, пыхтение, пистолетный выстрел. Два: винтовочные выстрелы за спиной, уханье пушки совсем издалека, стрекот пулемёта, неразборчивые вопли, приглушённый огненный жар в ухе, будто льют кипятком через три слоя ваты. Три: ещё пистолетные выстрелы, глухое падение, слабый плеск, стон совсем рядом, пулемёт замолк. Четыре: грохот, дребезг откуда-то совсем близко сверху, и на Мухина посыпались стеклянные осколки. Против воли Мухин открыл глаза и сперва не понял, что видит перед собой.
Совсем рядом с ним, в паре шагов, в грязи лежало что-то вроде свиной туши из мясной лавки — бледная, рыхлая куча плоти, в которой сперва было не разобрать округлого плеча, подвёрнутой толстой руки, бритого мясистого затылка, складок на боках, россыпи родинок по верху спины, и только через мгновение мозг сложил в уме картинку и стало понятно — это Шестипал недвижно лежит ничком в грязи, выронив винтовку. Мёртвый? Вдруг стало понятно — мёртвый.
Вспомнилось, вспышкой промелькнуло к чему-то — яркий, будто стеклянный осенний день, Красное Село, разгромленный сарай, колода с топором и отрубленной петушиной головой, вкусный запах варёной пшёнки и дыма, Шестипал пудовыми кулачищами мутозит кого-то из товарищей, а на Мухина с матершиной налетает другой красногвардеец. Это в прошлом октябре было.
Собственно, там, в Красном Селе, Мухин с Шестипалом и познакомился. Слышал о нём и раньше, — об этом шестипалом все в Красной Гвардии слышали, а познакомился только в конце октября, на Пулковских высотах. Когда атака казаков Краснова — представлявшаяся такой жуткой, а оказавшаяся чистым шапито, — захлебнулась и стало понятно, что продолжения не будет, Мухин с братишками пошли пожрать к полевой кухне на окраине Красного Села. Седой и Живчик там тоже были, а вот юнги Петрова не было: чёрт его знает, где он шлялся в те дни. Там у разбитого артиллерией сарая сидели, как бездомные собаки у стены, красногвардейцы в рабочих куртках, свитерах и картузах. «Ты чего, и есть тот шестипалый?» — спросил кто-то из матросов, хотя Шестипал как раз держал ладони над костром и второй большой палец его был виден всем. «Ну», — по-коровьи промычал Шестипал, которому этот вопрос задавали уже в тысячный раз. «А чё, дрочить удобно такой рукой?» — нагло лыбясь, спросил кто-то. «По морде бить удобно», —прогудел Шестипал, не задумавшись: подобные вопросы ему тоже задавали в тысячный раз, и ответ на них у Шестипала был давно готов. В общем, закончилось всё потасовкой, но без оружия и особой злобы — так, поваляли друг друга в грязи, а потом, как повар крикнул, что каша с курой готова, пошли шамать все вместе, утирая расквашенные носы. Все тогда были рады, что Краснова отогнали, вот и не злились друг на друга сильно. А настоящая фамилия у Шестипала, — вдруг подумалось к чему-то, — была то ли Мочалин, то ли Маркелов… нет, не вспоминалось.
Бахнуло над ухом совсем близко, и только тогда Мухин перевёл взгляд на телегу и увидел, как валится наземь тот самый блондинчик с квадратиками на шапочке. Это Расчёскин, высадив стекло прикладом и длинно выставив ствол мосинки из окна деревенского дома, выстрелил почти над Мухиным. Блондинчик уже бежал прочь, но не успел далеко убежать. Двое его товарищей по-заячьи, пригибаясь, улепётывали к ближним огородам, оставив пулемёт, а из садов с другой стороны улицы тоже палили им вслед какие-то люди с винтовками — с трудом понималось, какие, так всё звенело и крутилось в голове, а в ухе начинало разгораться, будто кто-то дул на сидевший там уголёк. Мухин поднял маузер, два раза пальнул вслед убегавшим — один упал, но непонятно, от его ли пули, от чужой ли.
Мухин снова оглянулся на замершего в грязи Шестипала и разобрал, что за ним, чуть подальше, в длинной оставленной тележным колесом луже лежит ещё один человек: седой, в перемазанной грязью серой от воды рубашке, городских брюках с помочами, с карабином в руках — Тюльпанов. Пожилой слесарь был жив: он, по-ящеричьи извиваясь, полз прямо в луже, загребая локтями мутную жижу. Ранен он, что ли, или просто залёг и отползает? Ранен, ранен: на правом боку на серой мокрой рубашке проступает кровь.
— Ваня! — просипел Тюльпанов, по-собачьи глядя на матроса. Рядом с Тюльпановым вжикнула пуля, подняв фонтанчик мутной грязи: По Мухину, кажется, не стреляли, а вот Тюльпанов оставался на середине широкой улицы, с дальнего конца которой всё палили.
Вдруг что-то сдвинулось в голове, будто один рычажок гладко зашёл за другой, повернув шестерёнку, и наконец вспомнилось — Мотыгин. Максим Мотыгин.
Фрайденфельдс
— Ja, komandieri, — ломким голосом откликнулся Верпаковскис. По-русски он вообще говорил плохо и не любил, но всё-таки знал достаточно, чтобы понять приказ, и с Барановым, наверное, смог бы объясниться. Не мешкая, он тут же скрылся в лесу.
— Сказано вам, в цепь, тля питерская! — зло шикнул Дорофей Агеев на Рахимку, Бугрова и Зотова, которые побаивались удаляться от пулемёта — он в их представлении давал какую-никакую, а защиту. — Туды, туды! — ткнул он пальцем в разные стороны леса.
Когда бойцы скрылись за елями, в поле зрения Фрайденфельдса остались только Кульда, Землинскис, Калиньш, Пярн у пулемёта, с ними растерянный юнга Петров да двое бойцов в непосредственной близости — один калужанин из той троицы, что били на хуторе питерца Зотова, рыжий, рябой: его имени Фрайденфельдс сходу не припоминал; другой — Живчик: этот не залёг, а сидел спиной к ёлке, как был. Живчик злобно зыркал по сторонам и матерился под нос: пистолета у него не было, винтовкой он пользоваться не мог и, видимо, полагал, что, если враг появится перед ним, придётся испепелять его взглядом.
На какое-то время всё вблизи стихло: из-за реки стрекотал, потом притих пулемёт, наперебой палили винтовки и доносились крики, ещё более издалека так же ухала артиллерия. Кульда, присев за еловым стволом, принялся суетливо поправлять на шее своё нелепое кашне из наволочки. Землинскис лежал за пулемётом и зачем-то тихо цокал языком, изображая из себя то ли хронометр, то ли метроном. Калиньш придерживал ленту. «Мне что делать-то тут?» — шёпотом спросил присевший рядом на корточки Петров, опасливо поглядывая на латышей. Калиньш скосился на него и криво ухмыльнулся, но ничего не сказал. Сидевший рядом Пярн звучно хлопнул севшего на щеку комара, а затем снял фуражку и яростно поскрёб себя по макушке. Потом он, будто перед зеркалом, аккуратно пригладил засаленные светлые волосы и только собирался надеть фуражку обратно (ещё бы, небось, и выровнял, взявшись за тыльную часть и козырёк, будто гвардейский офицер какой), как где-то впереди, за деревьями, глухо хлопнуло, сверху просвистело и тут же бахнуло.
Граната бахнула где-то высоко в верхушках елей и сильно позади, но все равно бойцы вжали головы в плечи, заоглядывались было — но тут бахнула ещё одна, тоже на безопасном расстоянии. Ружейные гранаты, — понял Фрайденфельдс, — артиллерию им и не требуется наводить, у них своя ручная есть. Сейчас ещё полетят.
А Пярн тем временем-таки надел фуражку и — да, хладнокровно выровнял, взявшись за тыльную часть и козырёк, будто гвардейский офицер какой.