– Емецк? Не ближний свет. Сюда-то как занесло? – спросил Фрайнденфельдс скорее из праздного любопытства, хотя и вправду это уже двинский участок фронта. Хотя, может, так даже и лучше – девчонка не натолкнется на солдат в Обозерской и окрестностях, которые смогут ее быстро выпотрошить и принять меры. Если, конечно, по этой реке уже интервенты не ходят. Англичане все-таки, умеют воевать.
— Говорю ж… — просипела Поля, — двенадцати годков не было, Мыркину Дмитрию Сергеичу в услуженье отдали. Жена его, Парасковья Ивановна, наша, емецкая, вот и меня по знакомству в ихний дом отдали. А потом… потом уж к Карп Палычу каждое лето ездить батрачить начали. Как война началась, у него двух сыновей-то и забрали, а они, Карп Палыч то бишь, уж пожилые были…
– Понятно все с тобой. Одна-то справишься с лодкой?
— Куда деваться… — безразлично пожала она плечами.
– А то смотри, с собой бы взяли, до Обозерской бы уж дошли как-нибудь, а то и до Озерков этих. Впрочем, сама решай.
— Чего мне там делать? — с опаской спросила Поля. Было видно, что она боится, как бы её опять не потащили куда-то силком. — Отпусти домой, товарищ красноармеец. Здесь-то мне что теперь… — оглянулась она по сторонам.
– Ну смотри! – задорно воскликнул Фрайденфельдс. Его почему-то позабавил страх девушки, будто в этом было что-то нелепое и потому смешное. – Ладно. Возьми там себе, что нужно. Пярн, Верпаковскис! – окрикнул он лениво развалившихся после горячего обеда пулеметчиков. – Помогите вон девушке, спустите лодку, да подтолкните! Ну, давай, что ли. Удачи тебе.
– Удачи, - присоединился к пожеланию Мухин. - Семь футов, значит, под килем, как у нас говорить положено. И это. Ты, Поля, помни, что красная армия - это мы, а эти - так, бандиты только. Никакая они не красная армия. Ну, давай.
***
– Я б и сам в тепле поспал, – ответил комиссар Седому. – Но Живчика вон к доктору надо. Или медикамент хоть какой. Тут ничего не находили? Склянки может, какие, эх. А то начнется жар - что делать будем? Тут медлить никак нельзя. Да и есть у нас несознательные бойцы всякие... разомлеют в тепле, потом метлой не выгонишь, обратно время потеряем. Так что командир правильный курс наметил. Отдавать надо швартовы и на станцию.
Из собранного снаряжения Мухин вернул себе родную гранату, да две пригоршни патронов взял и принялся в пулеметные ленты вдевать, благо пустых гнезд там было предостаточно. Вернул себе и гармошку.
***
– Кой черт там бесится? – с пока еще тихой злостью подумал Фрайденфельдс, разбирая среди гогота дикие, нечеловеческие выкрики на китайском. Совсем что ли ошалели, деревня?
Быстрым шагом Вацлавс дошел до овина, совсем не осознавая, что вполне мог сейчас оказаться на чьей-то линии огня. Распахнул воротину. Посмотрел на происходящее. И еще не криком, но громким стальным голосом спросил:
– Кто придумал? Кто придумал, спрашиваю?
Застоялый, тяжёлый смрад снова навалился волной из двери, перехватил дыхание, так что усилия стоило закончить фразу, не закашлявшись — тем более что и омерзительный рвотный спазм подкатил к горлу. Кинув быстрый взгляд внутрь овина, занятого макабрической помойкой из трупов скота и людей, Фрайденфельдс увидел, что ходяшка со своим чёрным уже от грязи бинтом на ступне забился в угол, прикрываясь руками, с ужасом глядя на латыша: увидев, что дверь распахнулась, он, кажется, подумал, что шутки кончились и его мучители пришли наконец его убивать.
— Чево?! — не гневно, а скорей непонимающе воскликнул пучеглазый, соломенноволосый Илюха, с винтовкой в руках стоящий у ворот скотной части дома. Больше всего этот расхристанный, в шинели нараспашку и папахе набекрень калужанин сейчас напоминал иллюстрацию к современной сказке «Как Иван-дурак на гражданскую войну собрался».
Остальные бойцы — Расчёскин, Шестипал, Живчик и Нефёд Артюхов, сидящий в проёме двери сеновала на втором этаже, — тоже выглядели скорей обескураженно.
"Чаво! Сволочь!" – Фрайденфельдс опять стал накаляться, пока еще внутри себя: "Небось, тебя бы хозяйским сапогом попинать, да миской риса кормить, сам бы взвыл. А теперь винтовку взял в руки, и жизнь удалась. Ну уж дудки."
Вацлавс решил все-таки проявить национальную выдержку. Так что он решил добиться сначала четкого ответа. Даже если его сейчас вывернет наизнанку с этого запаха, хотя толком поесть он так и не успел.
– Ты придумал такое развлечение?
— А ежель и я, то чево? — с вызовом вскинулся Илюха.
— Погодь, погодь! — перебил его Живчик, с гримасой боли поднимаясь с травы. — Какое развлеченье, командир? Пленного заперли! Следим, как бы не удрал, ну!
– Смелый, смотрю, самый? – чем дальше, тем, на собственное удивление, спокойнее, но жестче, спросил Фрайденфельдс? Он посмотрел еще раз на китайца и, немного подумав, сказал:
– Ну давай хоть, пристрели этого по-человечьи. Че ты с ним валандаешься-то?
Эти слова, очевидно, застали Илюху врасплох: уже готовый спорить и, может, даже открыто выказывать неповиновение командиру, он опешил.
— Чё его стрелять-то? — неудоуменно спросил он, с видом деревенского дурака уставившись на Фрайденфельдса.
– А че его гонять взад-вперед? Пусть умрет, как мужик. Ты сейчас над ним глумишься, а он потом тебе в спину рогатину воткнет. На тот свет попадете – помнить будет. Давай, стреляй. Или ты только так смелый, в шутку?
– Командир, – сказал подошедший Мухин хмуро, все еще вдевая патроны в ленту на груди. - - Чего ты авторитетом давишь-то? Ты давай или приказывай, или не приказывай. "Пусть умрёт как мужик..." Он жил как мужик что ли? Как падаль он жил. А вот патроны, товарищи бойцы, стыдно тратить на развлечение. Или нам их кто подвозит? Ась? Нет? А пока не подвозит - побереги. В бою когда кончатся, вспомнится вам этот ходяшка и будет он глумливо, значит, улыбаться и посмеиваться. А вы - репу чесать растерянно.
Мухин достал пистолет.
– Уйди, комиссар, хоть ты меня не зли. – сказал Фрайденфельдс, распаляясь. И даже подошел, и закрыл ему руку с пистолетом. Но не откинул, не отбросил, не оттолкнул. А просто, тихо положил свою ладонь сверху. – Ему патроны, видно, нужны, только над беззащитными издеваться. Стреляй! Стреляй, герой, твою мать! Что ты смотришь на меня, как баран на новые ворота?!
– И на меня давить не надо! – твердо ответил Мухин. – На меня сегодня уже давили. Злость мне твоя до одного места, товарищ Фрайденфельдс. Если ты командир - то командуй, а не истери. Еще истерик твоих тут не хватало! Герой не герой, а наш боец, а ходяшка - дрянь а не человек. Ходяшка этот сам над беззащитными поизмывался достаточно, вон весь хутор завален по самую ватерлинию. Мужика нашел!? Дисциплина есть дисциплина, не спорю, а давить на бойца не надо, ты понял?! – добавил он тоже заводясь. – Тут и без тебя все придавленные!
– Над пленными куражиться, как пьяный рижский жандарм, никому не позволю. – Фрайденфельдс перешел на злой тихий голос, чуть опустил руку и мертвой хваткой вцепился в ствол матросского Маузера. – Какой бы он не был падалью, а если боец Красной Армии так поступает, то он еще хуже падали, потому что имя красноармейца позорит, всех нас, и меня с тобой. И только потому, что я верю, что он просто несознательный дуболом, он все еще живой. Никогда такого в Красной Армии не будет, слышишь!
Вацлавс посмотрел комиссару прямо в глаза, словно он сейчас был подсудимым, а не деревенский мужичок с винтовкой и, как выражался фельдфебель в учебном батальоне, глазами срущей собаки.
– Пленный - это когда армии, – парировал Мухин уже спокойно. – А этот - он к какой армии принадлежит? Какую форму носит? За что людей мучил? Ради каких идей, по чьему приказу? Бандит он и все. А еще, похоже, красным знаменем прикрывался. Душегубец, нарост на днище, плесень на теле революции. Что бойцы так поступают - согласен, то их не красит, но на то ты и командир, чтобы исправить - чего орать-то? Считаешь, так и так правильно - так отдай команду по-человечески - и весь сказ. Или что, может, тут трибунал еще разложим? Чего ты меня за маузер-то лапаешь, как бабу за сиську? Я что, слов не понимаю? Решай уж - или расстрельную команду назначай, или я его пойду шлепну и закончим на этом.
– А ты митинг вместо трибунала проведи, сердобольный. Не хватало еще за каждым с соской бегать, как за маленьким дитем. Пол-России просрали, все с винтовочками балуются. Демагог, твою мать.
Вацлавс изогнул пальцы, словно хотел переломить ствол пистолета, но все-таки отпустил его, пусть и с рывком. Прошел мимо стихийно образовавшейся толпы и громко скомандовал через плечо:
– Закончить отдых! Через десять минут построиться в походную колонну. Агеев, организовать охранение. Кульда, Землинскис – забрать наганы. Остальным – разобрать винтовки. Ты, Аника-воин, со своими братишками-банкирами носилки понесешь.
Взводный подошел к трофеям и, на правах старшего и первого в очереди, взял себе карабин с парой обойм. К русским бойцам он больше не оборачивался, а со своими пулеметчиками общался жестами, благо они были на удалении.
– Погоди, командир! – крикнул ему вдогонку Мухин. – Что с ходяшкой-то делать распорядись! А то опять не по-твоему выйдет.
– Хочешь – иди, поцелуй его. Muļķis, blyat, – Вацлавс от злости сплюнул даже.
– Другое дело! – ответил Мухин мотнув головой, так что чуб снова выбился из-под бескозырки. Настроение его поднялось. Командир, конечно, бешеный попался, но хоть не на всю голову отбитый, злится, а понималкой понимает. Вроде бы. А то что злой? Ну злой, ну плохо, конечно. Только добренький-то, мягкотелый - он на войне хуже злого обычно вдвое. А на гражданской - так и вчетверо.
– Ну что братва, все слышали? – спросил он, подойдя к "сторожам." – Ежели желающие есть оверкиль этому сделать, то давай по-быстрому и без глупостей, а ежели нет, то разбирай оружие, патроны и становись в строй.