Григорий слушал нестройный гомон голосов сослуживцев, переводя взгляд с одного лица на другое и удивляясь - до чего разнились меж собой мнения у тех, кто сейчас горячо высказывался о судьбе этого взятого врасплох китайца. Вглядывался в каждого. Как непохожи они друг на друга. И как невыносимо тоскливо становилось от некоторых их слов.
Надо было всех перестрелять... Ну конечно, чего уж. Пожалуй что самое излюбленное решение любых проблем, наверное, со времен еще египетского царства. Особенно если со вчерашнего дня не жрамши и нутро сводит. Тут уж, ясен пень, руки сами к винтовке тянутся. А ну если с той стороны басурмане какие, так с ними еще бойчее управиться следует, без всяких лишних сомнений. Басурманин, он считай, вообще не человек. Практически. Пристрелить его прямо тут.
Ну когда же что-нибудь наконец изменится на свете? Все как встарь, как у египтян или, как их бишь, у рим-лян. Ужель вовек не будет в жизни правды и справедливости промеж людей, и всегда человек только о своем благе станет печься, а обладая силой, только ради собственной выгоды будет ее применять? И почему таких озлобленных как Семён кругом вдосталь, а таких как Петр Силаев, что умеют пожалеть - вообще хотя бы увидеть человека в незнакомце - так мало, да и тем, подчас, неохота на своем сознательно крепко настоять. Уступают, коль другие насядут хорошенько... Или все-таки есть надежда, что в только что рожденном, и прямо сейчас борющемся за существование, государстве, будут люди жить иначе, по другим законам? Может, не сейчас, но когда-нибудь? Да есть. И значит нынче нужно выстоять. А другие, Бог даст, доживут.
Меж тем, обсуждение продолжалось и единого мнения все никак не находилось. Несчастный китаец и впрямь выглядел до крайности жалко, словно попавшая под дождь курица, которую уже начали - и в частности вездесущий Семён - заживо ощипывать. Задумчиво поскребывая, порядком отросшую на подбородке, щетину, Гриша в очередной раз внимательно оглядел пленного. Что же там, на самом деле, произошло и что сподвигло этого странного малого ополчиться на соплеменников? Ясно и понятно, что погиб Коля зазря - так уж получилось. Очень жаль, просто отчаянно жаль, но надо было признать, что китаец в том ну никак не виноват. Судьба такая. И навешивать долг за Николая на этого ходю никак не стоило.
Смирнов думал напряжённо, прокручивая в памяти все моменты произошедшего на хуторе, но никаких догадок не возникало. Лица запомнившихся там китайцев, весь их общий вид, хутор, как таковой - ничего, что могло бы как-то объяснить те странные события. Знать бы по ихнему хоть чуть-чуть. Ведь они там сперва долго болтали прежде чем стрельба началась. Но кто ж их разберет, о чем...
- Обождите, братцы, послушайте, - привлек наконец всеобщее внимание доселе молчавший Григорий, - Я вам вот что скажу. История это тёмная, непонятная. Мы с Фимой и с Колей покойным там поблизости засели и слышали, что потрепаться они успели хорошенько, пока не началось. Жаль, непонятно ничего, но так вот - хрен знает, на самом деле, кто эти ходяшки, чем там на хуторе занимались, и кто он такой. Мало ли, вдруг это бандиты, мародеры или контрабандисты, морфием торгуют, например. А этот, допустим, наоборот, остановить их хотел или отомстить как-нибудь. Все что угодно могло быть. Понять-то мы их не понимаем, но рассуждаем, как за здравствуй - этого к стенке, тех перестрелять... Ведь по сути-то оно, может, и не верно вовсе.
Смирнов, коротко переводя дух, глянул вдаль, поверх верхушек деревьев, в сторону, откуда они шли и откуда недавно донесся не то взрыв, не то еще что-то, и твердо произнес:
- А нам, братцы, надо начинать по совести жить. По правде. И не рубить вот так наспех, мол, этот виноват, а тот мне не нравится. В том, что Коля погиб вины ходяшки нету. Он там своим чередом был, а Коля, к великому сожалению, сам поставился. Так-то. В общем, предлагаю вот что - возьмем китайца с собой. Я за ним сам присмотрю. Глядишь, он нам и поможет. Места здешние знает наверняка, да и в целом не лыком шит, раз попер в одиночку на целую ораву. До станции доберёмся, а там уж решим, как дальше быть.