С тех пор, как Дэннис и его верный филин Расмус покинули лачугу в лесной чаще и до тех пор, пока добирались до крепости Тролля, им на несколько часов пришлось разделиться. Прознав, что лесным духам вновь требуется помощь Дэнниса, он перед выходом, в спешке, успел накропать письмо во Врата Бальдура, нынешнему главе городской стражи и бывшему сослуживцу Дэна, сэру Лайсону. Дурные предчувствия нередко преследовали шерифа, и, что хуже всего, редко он оказывался в них не прав. "Паранойя – это инстинкт самосохранения, работающий сверхурочно" – повторял он себе, пытаясь утихомирить шалящие нервы перед очередной геройской авантюркой.
«Дорогой мой Лайсон! Я пишу Вам эти строки благодаря любезности господ, который месяц тероризирующих леса Троллбарк, ждущих меня для окончательного разрешения вопросов, касающихся нашего с ними конфликта… Мне приятно думать, что я могу избавить общество от дальнейших неудобств, связанных с их существованием, но боюсь, что это будет достигнуто ценой, которая огорчит моих друзей, и особенно Вас, дорогой Лайсон … Прошу Вас передать мой сердечный привет миссис Лайсон».
Не смеющий из-за выпитого спиртного, пыла битвы и пульсирующий не столько на рваной ране, сколько в висках крови испустить дух Дэннис из последних сил держался за свою жизнь, пусть и лишился временно сознания.
Вряд ли такую кончину можно было считать безвременной: герои, подобно плохим парням, кончают довольно быстро. Вопрос лишь в том, насколько они свой статус "Плохого парня" или "Героя" вообще заслужили. Воистину: на смертном одре лишь это имеет хоть какое-то значение.
Сложно назвать жизнь Дэнниса пустой, лишённый героиских поступков или оправданной, но чрезмерной жестокости. Всю сознательную жизнь МакТир по мере сил боролся за чистоту улиц и дорог Врат Бальдура от всякой мерзкой дряни. Бандиты боялись его, даже нередко рвали когти от одного лишь его имени. Самое полезное, что делали большинство из убитых при исполнении и линчёванных просто ради личного удовольствия жертв Дэнниса за всю свою жизнь были полезны лишь тем, что кормили своими пропитанными гнилью от чела до пят телами ворон и бродячих собак.
Сложно сказать, был ли Дэн поборником добра, очередным паладином в сверкающих латах, изничтожающим всякую мразь ради эвфемерного "Высшего блага", или очередным сошедшим с ума служакой-социопатом, истово нуждающимся в том, чтобы срубать головы, и лишь для приличия выбравшим целью своей бездумной жатвы не монашек и одиноких пастушек, а тех, по ком скучать никто не будет.
На смертном одре можно было бы и второй вариант признать: результат Дэна устраивал в обоих случаях.
Впрочем, прощаться с Дэном было рано. Те из негодяев, кто о нём знали, нередко разделяли сверхестественную природу его существования, по этому могли и не поверить в его смерть с первого раза. Молва о нём ещё долго будет бередить глубокие раны криминального сообщества Врат Балдура и его окрестностей.
Но даже не это, даже не эвфемерное присутствие Лютоволка на просторах Троллбарка, как полумифического персонажа, было поводом не прощаться с Дэннисом. На самом деле, Лютоволка ещё кое-что держало на этом свете:
–Вот проказа...–Буркнул он, придя в сознание.–"Терроризирующих" пишется через две "Р". Замечательная предсмертная записка получилась бы...
Осознав свою моральную неготовность уйти на тот свет пусть и героем, линчевателем и санитаром окрестных земель, но невежей, Дэн пришёл в себя окончательно. Рана, конечно, болела, но не так, как болело бы Лютоволчье самолюбие, узнай он после смерти, что так нелепо опростоволосился в своём прощальном письме.
Видать, движимый более желание не умереть идиотом, нежели остатками жизненных сил, Дэн вытащил из-под себя сумку, достал из неё две склянки, и из обеих сперва раны полил, а потом и сам отпил. И если с Зельем Лечения всё, вроде, было ясно, но зачем в такой час из горла лудить вино, и уж тем более – поливать дыру в брюхе, ведомо было только шерифу.
Кое-как он встал, где смог – подлатался, убрал мачете в ножны и приготовился выдвигаться. Ещё выход наружу этот проклятый искать – а потом ведь и героичков из лесу провожать придётся. Заблудются они, без старого егеря.