Пока соратники на все лады обсуждали ведьму и людские пороки, Тимон прошелся по рядам, послушал, о чем еще люди говорят.
В основном всех занимали цены на урожай и его будущие объемы. Округа производила белый виноград, который в дальнейшем будет пущен на славные цинтрийские вина, или же подан к богатому столу. Через месяц ожидался первый урожай десертного сорта, и уже сейчас следовало заключить сделки, кпуцам - чтобы получить цену получше, кметам - чтобы не попортился урожай в ожидании продажи. Ведьма занимала второе место в разговорах, и кое-кто даже увязывал подъем цены с ее проделками. Некоторым даже удавалось сторговаться на этой почве. Услышал Тимон и еще одну новость - кметы с дальних дворов жаловались, что в их краях появился некий кровожадный зверь, убивающий и скотину, и людей. Кто-то грешил на волка, кто-то утверждал, что волк на человека не пойдет никогда без причины, и наверняка то или разбойник в волчьей шкуре, или злое колдовство. Некоторые даже доходили до того, что приписывали часть злодейств ведьмы этому таинственному врагу, которого вот уже неделю как не может изловить замковая дружина. Впрочем, даже если за ведьмой и не оставалось грешков в таком подсчете, повод ее сжечь у счетовода все равно находился.
Пока Тимон работал с людьми, Лаэгрил подобрался к медведю. Толпа была слишком занята жонглерами, а жонглеры - фокусом, так что на эльфа никто не обратил внимания. Медведь, впрочем, тоже был занят - ему вполне по душе оказались яблоки и тот забавный способ, которым он кормился. Чем-то он напоминал ему память предков, которой он был лишен. Так же, как эти фрукты, из холодного горного потока всплескивает форель, которую можно ловить без помощи лап, и наедаться перед долгой зимой. Увы, этому косолапому было невдомек, как кормятся его сородичи, да и в тайге-то он не бывал, разве что проездом. От него больше пахло человеком, чем зверем, и по его повадкам Лаэгрил догадывался, что мишка был взят в труппу в младенческом возрасте. То ли его мать убили, то ли случилось другое несчастье, но эти жонглеры заменили ему семью, и теперь он отдавал им ту любовь, которая не досталась его матери.
Для Гизберта, как и для большинства собравшихся на площади замка, зерриканки были едва ли не большей диковинкой, чем их алхимические смеси, стоящие рядом с ними на облучке фургона, раскрашенного под летящий огненный шар. Полуголые, смуглые, подтянутые, они выглядели одновременно и как шлюхи, и как воительницы, причем по стальному блеску в глазах Гизберт прикинул, что случайная ошибка в этом вопросе может стоить ему если не жизни, то способности к размножению. Они переговаривались на своем языке, коротко и отрывисто. И когда жонглеры закончили номер с медведем, а затем еще немного сплясали на руках, одновременно умудряясь ногой играть на скрипке, две девушки вышли на сцену, поджигая факелы от крохотных склянок, которые они установили подальше от толпы. Они начали свой номер с жонглирования двумя огненными сферами, к которым крепились едва заметные стальные тросы. Закатное солнце служило им третьим огнем, но танец на сцене давал куда больше тепла, чем последние лучи светила...