Отложен в сторону стилос. Кивок матери и грусть на сердце.
Молодой фараон вышел из учебных комнат, направившись к балкону. Не по возрасту крепкие руки упёрлись в шлифованный камень парапета, а зоркие голубые глаза окинули взором Александрию - город, который видел многое.
Снизу доносился какой-то шум и Мканеферра прислушался. Он уловил грубую мелодию и крепкие слова, что били прямо в сердце с суровой правдой жизни:
-
В плавнях шорох, слон охотничий вдруг вздоргнул чутко.
Ай, да выстрел! Только повезло опять не мне.
Вечереет. И над Нилом пролетают утки.
Разжирели. Утка в Мемфисе в большой цене.
Снова Бастет закружила карусель мелодий.
Поохочусь, с ветерком на сло́не прокачусь.
И сыграю... На костях врагов я вам сыграю,
И спою вам... Если я на что-нибудь гожусь.
Я помню, давно, учили меня отец мой и мать:
Лечить - так лечить! Любить - так любить!
Гулять - так гулять! Стрелять - так стрелять!
Но утки уже летят высоко...
Летать - так летать! Я им помашу рукой...
Защемило в сердце молодого фараона тоска о какой-то иной жизни, о чём-то, что ему пока не удалось испытать. Скатилась слеза в короткую бороду и потерялась там. Он взглянул в небо, расправил широкую десятилетнюю грудь, выпрямился во весь высокий, не по годам, рост и закричал, что есть силы. Потому что любить - так любить!
Гулять - так гулять!
А кричать - так кричать, и в том будет его, Макнеферровская, правда. Потому что так его учил отец-и-мать.
И в чём будет благо для фараона, в том будет и благо для народа египетского.