На пиру Ульрих был, вне обыкновения, хмур и угрюм. Вроде бы и радоваться надо - дело сделали, все живы-здоровы, вон аж цельный король сам-друг угощает, разве что винища лично в кружки не разливает. А вот не радостно Ульриху. Водка так и вовсе только усугубляет.
И жратва щедрая, королевская, все эти налимы заливные, орехи в меду, и даже порося молочная в яблоках, что вдруг прямо из под ножа по столу от молодого Фридриха сиганула под хихиканье короля и гогот ландскнехтов - не радует. И служаночки аппетитные, круглозадые, что улыбаются ласково, призывно, да глазом нет-нет на туго набитый гульденами гульфик покосятся - не радуют. И даже сам он, Ульрих - отмытый, нарядный, с усами напомаженными и бородой в завиток, весь в буфах да перьях, павлин бы от зависти сдох - даже все это не радует.
Не выдержал в конце концов солдат, кулаком хватил по столу, графин пойла какого то взял да и ушел. Даже цирк с говорящей головой досматривать не стал.
Служка какой то под руку попался, так и скрючился у стены, сопли кровавые утирая. А Ульрих во двор уже не вышел даже - выбежал, до того тошно стало. Все тут у них ненастоящее, неправильное какое то. Зыбкое как мираж пустынный, кажется, вот вот разойдется морок, и выглянет наружу мир нормальный, привычный. Заместо церковки приземистой с куполами-луковками собор встанет, основательный, солидный, брюхо небу шпилем щекочущий. Вместо терема королевского, деревянного, резного, летняя резиденция Императора воздвигнется серебряным исполином. Даже вот этот чурбак раскрашенный ррраз - и превратится в бравого, румяного, усатого фельдфебеля, щелкнет каблуками лихо, аж искра полетит из мостовой.
Но нет, сколько не тряси башкой хмельной, не рассыпается дурная сказка.
Затосковал Красавчик по родине, а еще шибче - по делу нормальному. По войне, по драке крепкой, когда кровь в жилах кипятком бурлит. И с чего бы вдруг? Сказал бы кто ему раньше, что по войне соскучится - юнцу безусому, пику в потных ладошках сжимающему, а еще крепче сжимающему ягодицы, чтоб не обосраться со страху. Не поверил бы молодой Ульрих. А оно вон как обернулось.
Так и простоял захандривший ветеран в обнимку с графином, глядя на ползущую по небу луну, круглую и блестящую, как имперская серебряная крона. Так, привалившись к стене, и уснул.