Лежал на болотной земле Гжегож и плакал. Сопли пускал в бороду, всхлипывал быстро-быстро, втягивая в себя воздуха сколько мог, пытался сдержать стон. Иногда получалось. Но слёзы текли рекой, текли по ушам. Он баюкал свою культю, из которой толчками вытекала кровь, елозил здоровой рукой по бедру, разорванному собакой.
Пытался не рыдать, вырывался стон. Пытался не стонать, текли слёзы. "Да что ж такое-то!" - думал он раздражённо и как-то отрешённо. "Умираю, сталбыть. Пора, да, пора. Все померли у меня, теперь и мне пора. Был и нету, и-ех больно-то как!"
Думал мысли простые, не о предназначении, не о прожитой жизни. Ни о цели возвышенной думал. Мысли были только о том, что пора, да. Зажился он. Увидит или нет родных своих? Страшно было. А если не увидит, если соврали святоши? Или увидит, но его там не ждут? Что будет?
- Кхх, - прохрипел, слюну сплёвывая. - А-а-а, зараза-а! Убили, умираю! - вырвались причитания. Думал всегда что закалённый он мужик, крепкий. Может и так, вот только смерть когда близко как-то по-другом всё. Когда костлявая над тобой склоняется и ждёт, она-то не торопится. Глядит только сверху и кивает, мол, давай уже. Заждались тебя.
"Нет, надо ещё что-то сделать! Не ударить, сил нет уже... нет сил, не вложить его в удар. А что тогда?.. Больно, мамочки, больно как. Что сделать-то? Ползти значит. Ползти и помочь. Чем-нибудь. Там, может, зачтётся".
Ну, а если нет, то горевать уже некому об этом будет.