— От этого не беременеют, — несколько оторопев от заявления Калехеды, возразил Талас, — обычно… наверное… я надеюсь… Иначе все мы…
Начав мысль, он остановился, настолько она показалась странной.
* . *
Калехеда вела себя странно — стала с интересом вслушиваться в пение Таласа. Оно более походило на мелодичное мычание в нос, плавно переходящее в бурчание, а то и бормотание, перемежавшееся с театральными паузами, вызванными вспоминанием текста. За такое пение Таласа сразу выгнали бы из кружка пения, что в конце родной деревни, причём без права вернуться, но, видимо, у жителей запада совершенно другие вкусы.
Ещё более странно — это не вызвало неприятия. Так то Тальятелле и её последователи у многих не в почёте, и есть за что. Одни, увидев, берущихся невесть откуда, наедающихся от пуза, напивающихся до поросячьего визга, кутящих до потери сознания наверняка решили бы, что она — бог обжорства, пьянства и распутства. Другие, столкнувшись с теми, кто словно плевать хотел на здравый смысл, идут, считай, на верную гибель (для рядового обывателя), утвердились бы в мысли, что она — бог безумия и напрасных жертв. Третьи, не поняв ни слова, признали бы в ней бога какого-то тайного тёмного культа, наверняка затеявшего перевернуть мироустройство вверх тормашками. Четвёртые… кто их знает что бы подумали, но в любом случае что-то нехорошее. А она…
Бог-бродяга. Бог бродяг. Бог отчаянных и отчаявшихся. И бог миражей.
Многие отважные путешественники, что морские, что сухопутные, подтвердят — не раз бывало, попадёшь словно чью-то западню, лабиринт, заколдованный круг, сколько ни скитайся, что ни пытайся предпринять, всё тщетно. И готов ты уже сдаться, сложить руки, и мысленно отправляешь последнее письмо письмо, но в этот самый момент — словно невидимый напарник направляет тебя, и — ты спасён! Многие после такого навсегда бросают ремесло, но другие — словно заворожённые, вновь отправляются в путь, снова испытывают себя, как безумцы идут самой Смерти в пасть, чтоб опять испытать это чувство; отдают свои тело и дух на растерзание хлещущим ветрам, жгут себя солнцем, изнуряют голодом в поисках чего-то неведомого. Тальятелле любит таких.
. * .
— Баллисты…
Следопыт задумался, вспоминая картинки со страшными боевыми механизмами. Вживую ему такое видеть ещё не довелось.
— Тут нужен кто-то разбирающийся… А не лучше ли заслать разведку в их сторону? Так то мы даже не узнаем, ни сколько их, ни что они задумали…
Сказав это, он понял, что разрывается. Он сам бы запросто пошёл в ту разведку, но эта повязка на руке, да и сама рука — он чувствовал себя мумией.
— О, я кое что забыл… — прервал следопыт сам себя, отложил вещи, стащил со стола пару кусков мяса, мягкого сыра и выскочил на улицу.
— Где кот?
. : .
Подвал. Темно и страшно. Странные запахи. Жуткие звуки. Подступающий голод. Одиночество. Кокс покрутился в растерянности на месте.
— Мяу?!