Ничего не сказав более, Ганник убрал броню и занялся насущными делами.
И вот, пока один зверолюд помогал другому, другие делали то же самое. Со стороны это могло показаться довольно милым, но только если в упор не замечать и не знать, что на самом деле эти существа возымели необходимость в помощи из-за кровопролитных боёв, и что после, подлатав себя, они вновь отправятся биться не на жизнь, а на смерть.
Колизей гудел. Битвы продолжались. Между ними делали перерывы, как то сразу после крайнего боя Брута, так и после других тоже. Но трибуны не пустели ни на минуту, и зрители жаждали зрелищ, а арена - крови. Люди бились с людьми, зверолюди со зверолюдьми, в разном порядке. Один раз даже выпустили какого-то мутанта с тройным щупальцем вместо одной из рук, и он был ужасно ловок и изворотлив - хотя, честно признаться, Брут не увидел особой прыти, но парню страшно повезло с противником, который то ли был сам по себе такой неуклюжий, то ли встал не с той ноги. А ещё был бой, в котором принимали участие женщины-рабы. Волк ожидал, что это будет жалкое зрелище с хнычущими особами, ибо ранее видел среди рабынь именно таких, что никак не походили на бойцов. Однако, те девки сражались вдвое яростнее всех прочих мужчин, и то, что они делали друг с другом, превосходило по уровню жестокости ранее виденное среди мужчин.
Но всему приходит своё время, свой конец и своё начало. И пришло время Бруту вновь вернуться на арену. Он был свеж и бодр, вылечен и готов к бою. Пусть волк и проклинал броню, но раны, нанесённые ему ножом, действительно оказались неглубоки, и внутренних органов не задели. Впрочем, в этот раз никто не настаивал на том, чтобы он вновь напяливал на себя что-то, так что он сам волен был выбирать, надевать что-то или не надевать ничего вообще. Выбор оружия так же был за ним.
Когда Брут вышел на песок, его удивило то, в какой относительной тишине это произошло. Ни грома оваций, ни улюлюкающего презрения - он бы понял и то, и другое, но сейчас было как-то уж слишком тихо. Публика ждала чего-то, а волк ждал, когда же появится его соперник. Но никто не появлялся. Он был на арене один, и трубадур на вышке тоже подозрительно примолк. Однако, зверолюд заметил оживление в ложе Цезаря. Там что-то происходило. Нет, он отчётливо видел фигуру Цезаря, и ей ничего не угрожало, да и часть стоящих рядом охотников беспокойства не проявляла. Скорее всего, Брут был не единственным, кто это видел, но также и люди на трибунах, особенно самые ближайшие из них. Это привлекло их внимания, и все с нетерпением ждали развязки и хоть какого-то объяснения, из-за чего сыр-бор. Но на начало восстания это было совершенно не похоже.