Трогать языком рану на ноге быстро перехотелось - в отличие от обычных укусов, та саднила всё сильнее и сильнее с каждым движением языка, словно тот очерствевшей коркой возюкал по оголённым нервам. В каком-то смысле это действительно было так, поэтому в скором времени Брут был просто вынужден оставить ногу в покое и просто дать организму сделать своё дело. И, надо сказать, это было первое целиком и полностью разумное решение, принятое им с того момента, как он решил убежать на ночь глядя в дикие просторы.
Кровь быстро остановилась и свернулась, слипшись с шерстью и образовав надёжную преграду от нового случайного открытия кровотечения. Заживает как на собаке - эта поговорка была как нельзя лучше применима к зверолюду и очень хорошо себя проявляла в данный момент. Истечь кровью ему было уже не суждено, да и от холода тоже смерти не предвиделось - несмотря на нахлынувший со страшной силой озноб, Брут понимал, что температура окружающей среды достаточно высока, и в худшем случае подарит ему насморк и больное горло. Главная опасность крылась в том, кто мог придти среди ночи на запах учинённой бойни. Могли вернуться гоблины, могли прибежать шакалы, гекко, пауки - да мало ли кто ещё. На фоне этого неспособность заснуть казалась очень даже неплохой перспективой, и, тем не менее, зверолюд не мог этого сделать, так как егосамочувствие оставляло желать лучшего, а тело с равными интервалами пронизывала пульсирующая боль в ноге и во всём теле тоже. Мучаясь, Брут проворочался на своёй возвышенности очень и очень долго. Возможно, несколько часов всего, но они показались ему вечностью. И лишь когда на востоке небо занялось голубоватой полоской, отодвигавшую чёрную тьму ночи словно гигантскую крышку плотно закрытого чугунного чана, волк заставил себя заснуть.
Сон продлился мгновение. Вокруг ещё было темно, когда зверолюд закрыл глаза, а через секунду открыл их, и сразу же стал свидетелем ослепительного рассвета. Увы, ранам такой сон помог тоже не сильно. Ласковые и горячие лучи восходящего солнца уже согревали тушку зверя, но вместе с тем и напекали раны на его теле, вынуждая с новой силой вспомнить, что они никуда не делись. Брут открыл глаза и осмотрелся - он всё ещё лежал на том же камне, совсем не здоровый, но живой и за ночь не пострадавший. Засохшие корки на шерсти стали с треском лопаться, когда Брут невольно заворочался, и из них тут же проступила сукровица. Ступня немного опухла в месте укуса - если бы опухла сильнее, это бы свидетельствовало о сильном заражении, а тут довольно неплохая картина, насколько волк вообще мог судить с высоты невысоких своих познаний. У подножия камня он обнаружил выроненный штык-нож, подаренный Митчем - память о старике вызвала сильное желание заскулить и предаться горестным грёзам о том, как хорошо было бы сейчас вернуться в Бундок, лечь у тёплого котла, быть помазанным какой-нибудь мазью, и чтобы этого обязательно сделала Труди. К несчастью, это было настолько же трудноосуществимо, насколько и стремление найти и спасти Софиту.
С востока поднялся тёплый ветерок, поднял с земли клочки шерсти, оставшиеся после ночной бойни, и понёс их дальше, по траве, к полусухим деревьям. Полтора гоблинских трупа валялись поблизости - один с проломленной кмнем головой, другой с отсутствующей верхней половиной туловища. Что же, выродки добились того, чего хотели, в каком-то смысле. Очень извращённый смысл какой-то получается, когда с товарищем бьёшься за возможность отведать мяска, а потом жрёшь этого самого товарища. Пустошь, сука...
Брут мог аккуратно спуститься с камня, почти не двигая больной ногой и не вставая на неё, но он понимал, что идти потом куда-то не сможет. Долго не сможет, а так-то превозмочь себя, чтобы пропрыгать сотню метров, конечно, можно, но вот куда и зачем? Костыль бы помог, посох какой-нибудь.