Юнгер с необычной решительностью и даже рвением взялся за работу по переноске убитых и их составных частей в арестантскую карету. Он даже заботливо разложил их штабелем, насколько это было возможно, не боясь запачкаться в крови. Хотя, те, кто был повнимательнее, могли видеть, как дрожат его руки. А вот с трупами рейдеров он не церемонился - быстро и беззастенчиво оттащил их и бросил под каретой, для убедительности утрамбовав кучку ногами и сделав это даже с какой-то яростью. А потом они подожгли повозку. Дым валил густой, чёрный, и ужасно воняло палёной человечиной и волосом, но можно было не сомневаться - трупы сгорят целиком.
Но когда командир поднялся на вершину собирать стрелковые приспособления рейдеров, поникший духом солдат решился на страшное дело. Хартман к тому времени присмотрел себе неплохой экземпляр арбалета, пособирал стрелы в один из колчанов, а когда собрался спускаться вниз, увидел картину, которая ещё долго будет преследовать его во снах.
Юре удалось зарубить лошадь с первого удара. Она, конечно, дёрнулась, когда клинок вошёл в хребет, но только потому, что полотно были слишком тонким и слишком острым, и нервные окончания не сразу поняли, что им надлежит оборваться. Коняшка задёргала копытами, застучала зубами, а после умерла. Но стоило Юре обернуться к остальным, как пред ней предстало невероятное зрелище. Юнгер, до того момента усиленно крестившийся перед горящей каретой с телами товарищей, вдруг перестал это делать, весь затрясся, а потом вдруг сорвался с места, вскочил на объятую пламенем повозку, и, игнорируя огонь, встал на крышу, что ещё не успела прогореть.
- Простите меня, лейтенант! Я не смог... защитить... долг... А-а-а!
Заорав под конец, Юнгер схватился за дробовик и, приставив его стволом к подбородку, выстрелил. В тот же миг, когда его голова радикально потеряла целостность, крыша телеги провалилась, и практически декапитированное тело солдата ухнула внутрь, к своим покойным сослуживцам.