Когда представляешь свою смерть - видишь в воображении, как падает с грохотом снаряд, а потом тело находят товарищи, как стучит пулемет и пули рвут форму и ты падаешь весь такой окровавленный и хрипишь свой последний приказ.
А в жизни - ты даже выстрела не услышишь: просто шлеп - и выключило, ничего не видишь, не слышишь, не думаешь, мир схлопнулся. Примерно это и ощущает Ник, когда рвется гранат. Успел сказать:
- Пригни!.. - потом руку стало больно и все: ни грохота, ни тишины.
Первым вернулось сознание, и его причудливая игра приподнимает Ника над окопом, он будто видит все поле боя на момент своей смерти. Вот рвутся мины, вот, сидя в воронке на фоне пламени и придерживая рукой каску, садит из люгера рядовой Панда, а все пространство туда-сюда-наперехлест пересекают трассеры - кажется, что все палят по всем, и все же в этом безумии проступает какой-то знакомый рисунок. Но все смутное, беззвучное, как во сне.
Ник не знает, что это сознание так причудливо обрабывает то, что он увидел, высунувшись во время броска, но не успел осмыслить.
И главное, мысль о смерти, такая естественная, никак не приходит в голову - он просто плывет, поднимаясь вверх над полем боя, и удивляется, почему не делал так раньше - ведь это очень удобно: все хорошо видно, даже без бинокля, а немцы почему-то его не видят и в него не стреляют.
Потом все медленно скрывается, как под темной водой.
Потом он вдохнул и сразу стало больно, и он даже не ощущает мокрое на руке.
Потом возвращается зрение, но смутно, и первое, что он видит - озабоченное (когда оно было другим?) лицо радиста, сующего ему пальцы в лицо и смешно открывающего рот.
Ник злился: во-первых, ему очень больно, а во-вторых, Мнемморман явно занимается какой-то херней, вместо того, чтобы перевязать его или хотя бы обслуживать рацию.
"Ты охренел! Давай к рации!" - гаркает на него Бейкер. Вернее, думает, что сейчас гаркнет. Но губы и язык вдруг оказываются непослушными и никак не складываются в слова, только в какое-то несуразное мычание, и что пугает больше всего, мычания своего он тоже не слышит.
"Что со мной?" - пробует спросить вслух и опять ничего не может разобрать из своих слабых попыток пошевелить языком и губами. Подносит к лицу руки и видит кровь. Пугается, лихорадочно (и кажется, что быстро-быстро, а на самом деле еле-еле) шарит по шее, по груди и животу. Пробует подвигать ногами. Ноги вроде здесь, живые. Уже хорошо. Через перчатки трудно понять, есть ли раны, но если бы перепахало, то болело бы, наверное. Джонни заботливо, но неуклюже брызгает водой, тычет крышечкой зачем-то, Ник пытается ее взять и сразу же роняет - руки ходят ходуном. Все тело - как вусмерть расстроенное фортепьяно из старого гаража: работает вразнобой, дергается невпопад, застывает судорогой, когда не надо, упорно не хочет производить те звуки, которые пытается выжать из него музыкант. Тоска, боль, непонимание и состояние, близкое к панике, и Ник бы может даже закричал, но может, опять-таки, только мычать.
Кое-как отмахнувшись от неумелой помощи и знаками показав, чтобы капрал приподнял его к брустверу, Ник выглядывает наружу. Смотрит, преодолевая головную боль, боль в руке, ломоту и гул во всем теле, рябь в глазах. Немцев прямо перед позициями нет. Пантера стоит, брошенная, с распахнутыми люками водителя и радиста. Он переводит взгляд на другую - она скрывается в черном облаке дыма, с опозданием долетает гул и противный скрежет. Где-то кто-то в кого-то стреляет, так не разберешь - трассеры летают туда сюда. Раскаленной точкой проносится снаряд. Ник машинально следит за ним, чтобы понять, что происходит, теряет из виду, перескакивает глазами на вдруг стоящий совсем близко "Хетцер", почему-то развернутый бортом. Пытается проследить, куда тот бьет: и там, в облаках порохового дыма, видит три силуэта - два повыше и один чуть пониже. Танки подошли!
"Танки подошли!" - кричит он, обернувшись к Мнемморману, но получается только:
- Анке оуа лыы...
В этот раз он даже вроде слышит, как получилось, только толку-то!
Смотрит еще: там, за раздолбанным забором, поблескивают выстрелы, мелькают головы в немецких шлемах.
Ник трясущимися руками достает блокнот - правая не слушается, на нее страшно смотреть. Левой кое-как зажимает карандаш, пытается одновременно прижимать запястьем бумагу к колену, а пальцами вывести буквы: "продолжать огонь." Но получается абракадабра. "Праждж ал..." и дальше совсем дерганые каракули.
- Что?! Не понимаю! - орет в ухо Мнемморман.
Потом пригибает Ника вниз, когда по брустверу бьют пули. Лейтенант пробует еще раз, бессильно мямлит:
- Планаджань нь а нь...
Треснувшие губы дрожат, мышцы лица сводит от напряжения.
Ник трясет головой, тяжело дышит, стонет, трогает рукой челюсть.
- Блядь, - вдруг говорит он хрипло, но совершенно отчетливо*.