— Сержант! Что это за "ладно"?! По голове ударило?! — все-таки по привычке одергивает Валентайна Бейкер и показывает глазами на солдат вокруг. — Я тебя ценю, но сам не наглей, ясно? То, что мы на передовой, не повод делать мне тут гребаные одолжения. Все! Кругом-марш-выполнять.
Вот за всеми надо следить! Вроде бы такой ответственный человек, как Утка, не ждешь от него подвоха, можно вроде и не придираться. Но это армия — тут очень много ленивых мужчин должны делать то, что не хотят, да еще и как следует. Аккуратных, старательных, честных — единицы. А на войне так: сегодня сержант при всех тебе свое "ладно" ввернул, завтра рядовой окоп не выкопал, послезавтра взвод погрузку-выгрузку вдвое дольше произвел. И все так постепенно, незаметно. Чисто по человечески: "Можно ему — можно и мне", "Все так делают, ну а я рыжий что ли". А потом однажды враг этим воспользуется. И ленивые солдаты превратятся в мертвые тела.
Передислокация проходит без происшествий. Бейкер сидит, с часами в руках, отсчитывает минуты. Потерявшийся взвод запаздывает, люди мерзнут, лейтенант злится.
И тут ему мерещатся хлопки вдалеке. По лесу звук распространяется с трудом, даже не очень понятно, где это. На винтовки вроде не похоже. Нет, померещилось.
Нет, не померещилось! Протяжный свист — и на их прежней позиции грохают мины. Охренеть! Угадал! Вот ведь, не подвела интуиция! Ну наверняка те каракатицы бронированные из-под Белого Дома! Вот как пить дать!
На втором залпе Ник пытается подсчитать разрывы — чисто для доклада начальству. Кто стреляет: батарея или просто пара минометов? Немцы быстро успокаиваются. Бейкер значительно смотрит на сержанта — типа вот, дивись силе моей полководческой мысли, сержант Валентайн, и радуйся, что нам не надо сейчас кого-то из парней с веток соскребать. Можно сказать, на шаг впереди врага, точно как во всяких дурацких фильмах говорят герои! Ну ладно, конечно, два минометных залпа — не бог весь какой обстрел. Но все равно! Вот как умные люди воюют.
Вскоре выходят свои: те самые две дюжины заросших щетиной рож, из-за которых они тут воевали войну со взводом краутов. Лейтенант наконец-то вздыхает поспокойнее.
— Рядовой Новак, выражаю благодарность, — говорит Бейкер. Везучий парень. Надо бы, наверное, его поберечь, а то если все время одного и того же везучего в каждую жопу пихать, то удача быстро кончится. Но Новак молодец. Это кажется, что ничего делать не надо было — просто сидеть и не отсвечивать. А на самом деле надо было не потерять голову при обстреле, не убежать, а дождаться своих и вывести. Когда ты привык, что вокруг взвод, сержант, танки, а потом оказываешься один, в лесу, рядом с трупами и брошенными окопами, а под боком рвутся мины — человек может сдать. Но вот Новак не сдал, и все сделал по-человечески.
— Кавалерия, по коням! — командует Бейкер уже повеселее. Тут даже пулемет вынесли. О претензиях он и не думает — что уж, сами тогда их не дождались, когда когти рвали. Люди прошли через такое — замерзли, голодали, чуть не погибли, шли одни по лесу в неизвестность. Выжили — уже молодцы. — Раненых в бронетраспортеры. Харлок — осмотрите на ходу. Остальные, кто не поместился — на броню. Поживее, леди, а то опоздаем к ужину! Старший группы, ко мне бегом марш! Расскажете по дороге, сколько человек, в каком состоянии, с каким оружием.
Тут у Ника на волне оптимизма созревает еще один "дерзкий" план. Чтобы не терять время, он перебрасывает тело через борт бронетранспортера и бежит к танку Гонзалеса, чтобы заодно согреться. Стучит прикладом по броне.
— На ухо! — говорит он, когда голова танкиста появляется из люка. Все же не надо, чтобы по взводу ходили толки на этот счет. — Слушай, там на блок-посте наш танк, из "тигров". Мы сейчас до них доберемся, заделимся едой и я скажу, что передам в штаб, чтобы их сменили. А пока я буду с их главным общаться, ты перекинься парой слов с этим Брайном, и намекни ему, что если он хочет с нами воевать, а он, судя по всему, хочет, то когда их будут сменять (а это скоро будет), пусть как-нибудь там "отстанет", "поломается" или "заблудится", а потом поедет мимо магазина электротоваров. Нам всем, конечно, за это потом накостыляют. Но до этого потом еще дожить надо. Ну что, попробуешь?
Ну, правда, если лейтенант Коглер не хочет иметь танк под боком — то его это даже обрадует. Ник удивляется сам себе: еще полгода назад подобный ход мыслей его бы глубоко возмутил, но тут, в окружении, голова начинает работать по-другому. И потому что не чувствует в всязи со своим планом никаких угрызений совести (слишком тут для них прохладно и темно), Ник чувствует себя не домашним ребенком из семьи белых воротничков, а детройтской шпаной, готовой отжимать и обжуливать. А вот так. Сам не заметил, когда произошла эта перемена.