Бейкер трясется в кабине, на пассажирском сидении. И отчего генералы так любят открытый, продуваемый всеми ветрами джип? Додж с брезентовым верхом гораздо лучше, а еще лучше, наверное, бронетранспортер. Вот сам Ник, когда станет генералом, заведет себе бронетранспортер...
Но Ник думает, что, наверное, не станет генералом. Это во время победы подвиги (впрочем, какой подвиг? Ну ладно, успешные действия) все помнят и видят, а во время поражения? Ну, хотя... Поражение ли это? Разобраться бы... Но в общем, при победах раненых майоров не бросают под носом у наступающего противника, а батарея, у которой ты запрашивал огонь, не погибает прямо в эфире.
Ник не знает. И не хочет знать еще какое-то время. Все. Нервяк. Надо передохнуть, подышать. Ник поднимает ворот, закутывается в шинель, подтягивает колени к груди и упирается ботинками в переднюю панель, съезжая по спинке сиденья. Сначала он не думает ни о чем — мысли вязкие, скользкие, как угри, месиво мыслей — и ни одну не получается да и не хочется удержать в пальцах.
Потом вспоминает дом. Комнату. Свой стол. Тетрадочки стопочкой. Ник всегда любил порядок, никогда его не надо было заставлять прибраться. Карандашик к карандашику. Солдатик к солдатику.
Вспоминает ма. Па он сейчас не хочет вспоминать. Па был всегда прохладным, в своих делах, хвалить — хвалил, а ругать даже особо и не ругал. И вообще. Хорошо, что Ник выбрал армию. Там ему вправили мозги. А то бы и был размазней. Вот Па вроде сам по себе хороший управленец, а сыном не занимался особенно.
Звонок велосипеда. И запах новеньких шин.
Ник вспоминает ма. Конечно, вспоминает, как прощался с ней, но хочет побыстрее проскочить это, чтобы комок не начал набухать в горле. Такие руки у нее были... Она просто сложила их в замок, а столько в них было любви и бессилия. Нет существа в мире более беспомощного, чем мать уходящего на фронт солдата.
Блядь, ну давай, в писатели-пацифисты запишись еще.
Ник вспоминает ма на кухне, те же руки в муке. Лимонный пирог. И яблочный пирог. И котлеты. И бифштексы. И бобы. И все у ма было на кухне, как на хорошей батарее — все работало, давало огня, и на выходе получалась правильная каша. Ма любила готовить.
Ник вдруг вспомнил блинчики, которые готовили в особняке солдаты. Брайт, кажется? Хорошо, что он жив остался.
Что ж еще вспомнить-то, пока не приехали?
Девчонки у Ника не было. Но он все равно вспоминает всех своих знакомых подружек. Черные локоны. Рыжие кудри. Водопады светлых волос. Платья в горошек. Платья в клеточку. Рисованные стрелки на икрах. Каблучки. А помнишь, из-под платья иногда видно край чулка, у кого они есть? А помнишь...
Вот и Бастонь. Все, подъем. Ник хмурится. Сигарет больше, кажется, нету... А, черт.
Он злится. Злится по-настоящему. Он офицер. Он гребаный лейтенант гребаной армии США гребаной десятой бронетанковой дивизии, сэр, блядь! У него винтовка тридцатого калибра и гранаты. У него рация. Его взвод покрошил роту краутов в соус болоньезе, ебнул два танка и остался жив. Он сам, наводя пушки и минометы, угробил половину этой краутской роты и бронемашину. Самый что ни на есть злобный вояка из десятой бронетанковой. Не какой-нибудь там десантник в огромных штанах и с дурацким ирокезом, не штабная цаца и не увалень из пехоты.
Он настоящий боевой офицер. И его заметят. Его похвалят. Его повысят. И все девки будут выпрыгивать из своих хоть в клетку, хоть в полоску платьев, только бы он их заметил.
Потому что только война делает из мальчишки мужчину. А он был на войне. Он из "тигров" и хватит об этом.
Все, ушел нервяк. Можно спокойно воевать и спокойно размышлять. Да-да, рядовой воюет винтовкой или базукой, сержант — взводом, а офицер — своей головой.
— Давай, давай, капрал, рули как следует! — говорит Ник водителю, собираясь. Винтовка на предохранителе. Бинокль. Блокнот. Вот и карта со складами Десобри. Все на месте, ничего не пропало.
Вырывает пару листков, пишет там кое-что.
Поправляет все ремни, проверяет все пуговицы. Побриться еще надо будет. Потом.
Грузовик петляет по забитым техникой улицам, выворачивая на боковые. Руины, техника, солдатики. Как обычно, половина либо ничего не делает, либо делает не то, что нужно. Всегда при поражении бездельники бездельничают. Ух, как Бейкер не любил такого!
— Валентайн! Ждите меня! Раненых в госпиталь, остальным отдыхать, но быть готовыми выступить.
На доклад к полковнику Ник входит в меру собранным, в меру злым, с ясной головой.
— Так точно, полковник, сэр, лейтенант Бейкер. Не просто оттянули роту, сэр, а уничтожили их роту, два танка и по мелочи там... Разрешите подать рапорт после. А вот тут на случай моего выбытия из строя... — Бейкер выуживает из рукава листки из блокнота. —Наградные на рядового Уиндера и сержанта Валентайна. На Серебряную звезду и на Бронзовую. Там все написано, сэр. Прошу принять, на случай моего выбытия. Сэр.
Стоит Ник, слушает, кивает, где надо, где вопросы риторические — там с ответами своими не лезет.
"Ровесники? Какие ровесники? Как может быть лейтенант ровесником майору? Чушь!" — думает Ник, не меняясь в лице. Да и какая разница? На войне нет возрастов, нет дураков и умников. Есть звания, есть те кто приказывает и те, кто выполняет. Всё.
— Разрешите доложить, сэр! Майор передал мне карту с обозначением сделанных им складов. Один склад нам пришлось уничтожить, но остальные могут быть целы. Карта не должна попасть в руки к краутам. Разрешите отдать ее вам, сэр.
"Заслужили свой участок фронта." Все так. И все же если генерал Брэдли так решил — так тому и быть. SNAFU... мда, название не из приятных. "Контора вы-срете-мы-подчищаем" прямо какая-то. Шутник какой-то, блядь, это придумал.
— Плевать, как называется отряд, сэр! Лишь бы были патроны и горячая еда, а краутам мы покажем. Разрешите вопрос? Кому мы подчиняемся непосредственно? И в какой части встать на довольствие? Люди без горячей пищи, да и боеприпасов мало. Будут указания или все решать с капитаном Брауном, сэр?
Бейкер ждет, как холодная готовая звенеть струна. "Винтик военной машины" — избитое выражение. А он не винтик, он — пружина. "Смотрите, как я пружиню, сэр."