Алиса, сконцентрировавшись на образе рубахи, представила, как срастаются лоскутки, и, из шелкового многообразия (и как Кроу вообще мог носить шёлковую рубаху? Она ведь такая… такая… нет, это всё изменившееся восприятие нашёптывает иные мысли, мысли о наполнении), вырисовывается силуэт новенькой, целостной вещи. Как один за другим кусочки собираются вместе. Как новенькая рубашка сходит с её рук. Но, вот беда, кусочки, что лежали пред ней, кусочки, которых та мягко касалась, и, проводила нежными подушечками пальцев по лоскуткам, пытаясь каждый из них напоить бурлящей в жилах жизнью, не менялись. Она ощущала, как живительная энергия силы заполняет пустоту, но, не понимала, что происходит. Пока синие нети, ели заметные ей, не сплели в воздухе в начале полупрозрачный силуэт, а, потом уже, почти полную копию рубахи Кроу. С пальцев девушки срывалось золотое пламя, объединяясь в диск миниатюрного солнца, что плело невидимыми нитями цвета небосвода новую, ранее не встречавшуюся в этом мире вещь, и, свои светом, и своим теплом, наполняла блеклую, прозрачную оболочку, тень былого величия великой силы, цветом, плотью, естеством. Через пару мгновений, кусок за куском, в воздухе появилась новая вещь, и, рухнула на руки к Алисе, а, лоскутки старой рубахи Кроу всё так же остались лежать неприкаянные на месте. Гот этих манипуляций, кажется, даже не заметил, он был весь в себе. А девушка, тем временем, увидела какую-то странную неточность в себе. Поглядев на левую руку, она заметила, что на ней проросли белоснежные перья, проросли под кожей, и, разрывая её и все измазанные в крови, встрепенувшись, те распушились ну руке, вытягиваясь к свету тусклых ламп, а, ногти и кончики пальцев обратились в чёрные, кривые когти. Рука дрожала, девушка не чувствовала её, но, постепенно, перья исчезли, как и когти, а, ранки затянулись, оставив на ладошке лишь белёсые следы. Кисть дрожала, пальцы были одубевшими, будто, деревянными. Девушка ощущала лёгкую слабость и опустошение.
Двери перед Мариной, Екатериной и Тиритом были раскрыты, ничто их больше не сдерживало. Единица ушёл в противоположную сторону вагона, к выходу, с надписями на незнакомом языке. Обернувшись на мгновение, он выкрикнул, что верхняя надпись и стрелка, сопутствующая ей, указывает на то, что в следующем вагоне будет изолятор, а дальше тренировочные вагоны, и, вагоны с местными жителями, в том числе кафетерий. Но, с противоположной стороны был вагон-ресторан для новоприбывших, смотровая площадка (он обозначил её как «вагон-парник Доктора Блумельштейна») и вагон рекрутов легиона добровольцев (в чьей клике было больше всего переместившихся в этот мир). Он шёл спиной на выход, а, лицом к оставшимся в грузовом вагоне молодым людям. Он махал рукой Марине, Лине и Алисе, чуть глуповато улыбаясь, и, даже один раз споткнулся, чуть не упав, и, смущённо улыбаясь. Махал рукой он и Тириту, но, уже энергичнее, и, скорее по-дружески, а так же готу (хотя тот не замечал парнишку в шляпе), и, конечно же с уважением поклонился скелету, прежде, чем исчезнуть из поля зрения окружающих. Двойка и Единица в памяти Марии остались на непродолжительное время, и, как ни странно, она подметила для себя один забавный момент. Голоса Блумельштейна и Единицы были очень… похожими. Будто у братьев, да и вообще, говор и глас Доктора ,каким бы он ни был на самом деле, в её голове звучал очень моложаво и знакомо. Не лично ей знакомо, но, где-то она уже слышала что-то подобное. Что-то очень близкое… Но что?.. гадалка тем временем, укрылась в глубине вагона, ожидая чего-то. Она приметила, как Артур, до этого наблюдавший за всеми с лёгким интересом, вдруг вперил зелёные, разгорающиеся огоньки глаз в Кроу, и, не сводя от него взгляда, сделал пару шагов назад. Сам юноша, тем временем, вёл себя как-то странно, будто впав в транс. Артур серьёзно напрягся, ну, на сколько Катя вообще могла приметить слово «напрягся» к скелету, у которого по его гладко выскобленной, пожелтевшей костяной физиономии нельзя было угадать ни одной эмоции. Нет. Это было какое-то животное чувство, нечто, что было дано гадалке с рождения. Её интуиция кричала, нет, она визжала, скандировала на всех известных языках: «ОПАСНОСТЬ!».
- ШАГ НАЗАД!- взревел в головах Блемельштейн, и, Артур резко отпрянул от Кроу. Только вот сам Кроу никого у себя в голове более не слышал. Ничего и никого, кроме собственного сердца и шума буйствующего за стенками вагона, ураганного ветра. Кроу погрузился в подобие транса. Он ощущал лёгкий холод, струящийся по его венам, на этот раз никакой голубизной и лазурным неоном и не пахло, нет, его полнил воздух, и, абсолютная пустота. Его радужка осветлилась, и, холодным, блестящим полым внутри, белым огоньком в темноте, сверкали под вдруг начавшей мигать лампы. Его сильные, но, такие хрупкие и изящные пальцы, как у знающего своё дело, годами оттачивавшего своё искусство ювелира, или же, как пальцы старого ткача, немного дрожащие, и, порой непроизвольно сгибающие от судороги и давления прожитых лет, но на отлично справляющиеся со столь привычной, неотрывной от жизни работой. Он подцепил пальцем тонкую нить, и, иссиня-чёрная, цвета ночного, беззвёздного неба в декабре, нить легла между большим и указательным пальцами. Почему-то, он услышал за спиной, буквально на мгновение, до боли знакомый смех. Но смех тот его не трогал. Как и крики Артура где-то за границей невидимого, непроницаемого барьера, что образовался вокруг парня. Он будто витал в вакууме, подошвы ботинок его не касались пола, оставляя между собой и бренной землёй пару сантиметров свободного пространства. Он лепил, не умом, но духом, глиняных человечков, прямо из ниоткуда. Как Алиса, всего пару минут назад, соткала из ничего. Из «ничего» ли?.. Контуры тела юноши стали размываться…
- Мы в зоне Бури…- прозвучал будто из далека потухший голос Блумельштейна, когда вагон тряхнуло, за окнами замерцали первые раскаты молний, а, силуэт гота стал излучать белый, мягкий свет. Скелет нехорошо щёлкнул челюстями. Доктор грустно усмехнулся,- Первородный резонанс. То, о чём мечтает любой начинающий маг… и, то, чего боится любой, у кого есть голова на плечах… Простите меня… я… не знаю. Прости меня, парень,- затих Доктор. После, от него прозвучало всего одна фраза, обрывок заученной до зубной боли цитаты, или же, какого-то правила, или же, давно забытой, старой песни «…у всего, дитя, своя цена…»,- ложилась мягкая мелодия на дрожащие уста уставшего некроманта. Он был не там, но, он видел всё глазами Артура, не в силах оборвать связь – слишком гордый, чтобы бежать от своих страхов, слишком живой для немёртвого, чтобы не сожалеть об увиденном, о случившемся, о том, что не мог помочь, нет, мог, но, не помог. Четыре металлические фенечки сорвались с рук мага, рухнув в круг, и, наполнив круг искристой энергией. Каждый луч его наполнился колдовским огнём, или же, чем-то, походившим на пламя элемента, а, за кругом, загорелось ещё девять опоясывающих круг полос по меньше, кругов внутри круга, пока тусклых, но, разгорающихся с каждым мгновением. Колдовской свет тянулся к телам ритуала, из которых рождалась новая плоть.
«Прочность и твёрдость присуща металлу, заклинаю сталь стать скелетом создания...». Реальность исказилась, изменилась, теперь, в круге не было ни пола, ни потолка, ни верха, ни низа, ни лево, ни право, ничего. Лишь бесконечная, звёздная, иссиня-чёрная пустота, с носящимися внутри звёздами, и, четырьмя маленькими комочками, зависшими перед очами Кроу. Те, быстро и жадно всасывая хаотичные фрагменты былых светил, носящиеся в водовороте мутной черной жижи, образовывали каркас, из которого бы состояли – скелет, из металла, который можно было лишь с натяжкой назвать «сталью» или чем-то, родившимся в человеческих руках, нет, то творенье было куда совершеннее, чем любое детище людского разума и их непосильного труда. Скелеты, по воле творца, вращались в воздухе, плывя в потоках звёздной мглы, по только им, и творцу, изведанным орбитам. Скелеты не были близнецами друг другу, нет, то были разные создания, каждому из которых были придана уникальная суть. Юноша ощущал сильнейшее недомогание. «В мягкую плоть и в зеленые вены скелет облачаю по воле вселенной...»,- звучали его слова эхом, его сильный и уверенный, будто приказывающий миру голос, голос истинного человека, не страшащегося взять в свои руки судьбу, голос сломанного человека, выгоревшего изнутри от пустого и бессмысленного, но, такого колкого, такого приторно сладкого чувства. Его грешного яда, застывшего горечью чужих уст, чужого смеха, и, чужой, исчезнувшей из его жизни навсегда красоты. По мановению чьей-то невидимой руки, скелеты обросли пульсирующей, но, пока что не совсем живой, плотью. Одной силы воли тут не хватало, и, окружающие могли видеть, как ноги аэротеурга стали обращаться в пыль, а пыль та улетала к скелетам. Кроу, буквально, стал трескаться, возможно, даже не по его воле более, четыре существа приобрели форму и теперь в них можно было разглядеть бабочку, колибри, крылатую ящерицу и летучую мышь. «Пусть краски покроют тела, пусть будут отличия в цвете, у каждого жизнь одна, и пусть эта жизнь будет вечной...»,- всё вещал гот, его голос хрип и становился тише, его тело покидали силы. В голове прозвучал чей-то голос, извещавший, что даже у него нет чего-то такого, чем можно было бы оплатить это. Голос спрашивал, согласен ли гот с последствиями? Утвердительное молчание и противоречивое, немного безумное безразличие, было принято за утвердительное молчание. «Хрупка и бесплодна земля без воды, наполню влагой я вены твои, смешаю её с кровью своей, чтобы жизнь зародилась по воле моей...»,- плоть рассыпалась прахом, оставляя на месте заклинателя лишь бледный, призрачный силуэт, покрытой паутиной трещин и былых ран, оставленных миром у него на душе. «Глупец. Горделивый глупец»,- сочились ядом и горечью уста невидимого судьи, которого своим действом, нарушающим законы вселенной, привлёк, как мотылька на свет, Кроу. Но наблюдатель не вмешивался, уже ничего нельзя было изменить. Он лишь обжигал взглядом почти изничтоженный дух молодого дурака, и, пришедшим на зов юноши ранее, создания, которого, как и созданных четырёх волшебных существ, не должно быть на свете. Создания, жадно пожравшие плоть и кровь творца, проявляли первые, робкие попытки взлететь, бороздить просторы вечной, звездной пустоты, отрешённые, но, согреты последними угольками любви мага. «Пусты и никчемны тела без души, пусть душами станет пламя свечи...»,- создания ожили, сделав свой первый вздох. Вселенная, вокруг Кроу покрылась трещинами. Его разрывало на кусочки. Вокруг больше не было ничего и никого. Он ослеп. «Творениям плоть и кровь дана по праву, наполнены тела теплом, их шкуры радугой сияют и разум поселился в нём. Дарю вам искру просвещения, чтоб понимали речь людей и выполняли неустанно, приказ, что дал вам чародей...»,- разум юноши раскололся, более не поддерживая себя, и, он обратился в пыль, которую жадно поглотило ничто. Бабочка, колибри, крылатая ящерица и летучая мышь уже свободно порхали в поддерживающем их вихре. Но поддерживала вихрь более не воля создателя. Там, где был Кроу, ныне, не осталось даже пыли. Четыре маленьких зверька летали в воздухе, Мелодия закончилась, а вместе с ней сошел на нет и вихрь, и мир вокруг пришёл в норму, осталось лишь четыре малых фамильяры, носившиеся вокруг. Приказа от чародея, так и не последовало, он сгорел раньше, чем успел хоть что-то сказать.
***
Нервное напряжение и концентрация подкосили парня и он опустился на колени, широко разведя руки в стороны, предоставляя фамильярам место посадки. Но, никто не примостился на его руку. Вокруг была пустота, не склад, а, просто пустота. В разуме Кроу всё случилось несколько иначе, чем в реальности, юноша мог бы поспорить, что прежде, чем мир вокруг него исчез, он видел своих созданий, весело летящих к новым хозяевам. К девушкам, что всё же получили его подарки. Да и какая разница теперь, что было правдой, а что ложью? Было ли увиденное им – истиной, или же образы пустоты и разрозненного, звёздного мира, посылаемые в воспаленный разум насмешливым незнакомцем – догмой? Это уже было совсем не важно… не важно… его разум растворялся в ничто, он, будто окунулся в быструю речку, чьё игривое, молодое течение, несло его по тёплым летним водам куда-то в даль, к тихо шумящему за горизонтом океану, и, такому знакомому, такому невозможному смеху. Странное спокойствие одолевало его душу против воле, смывая, с каждым лёгким толчком подводного течения, с каждым брызгом свежей воды в лицо, с каждой ледяной каплей звездной пустоты, скользившей по его обесцвеченной коже. Путь был таким далёким, осталось совсем чуть-чуть. Он ощущал череду водяных порогов, по которым скользил своей спиной, которые быстро спустили его вниз, будто тот нёсся по откосной стене, пока, не погрузился полностью в глухой омут, без дна. Тишина – она оглушила его на мгновение, прежде, чем погрузить в абсолютный покой. Лишь звук свистка поезда тревожил его сквозь пелену вечного, безмятежного сна…
***
В вагоне стало легче дышать. Откуда-то тянуло морским бризом, и, свежим еловым духом. Пентаграмма опустела на один элемент, ровно тогда же, когда в вагоне стало меньше на одного человека. Артур молча ушёл, не проронив более ни слова. Голос Блумельштейна и его добродушное мычание, которое он как только не обзывал, так же испарилось из разума присутствующих, вместе с запахом палёного волоса, что витал когда-то вокруг гота. Под потолком вагона, сидя на балках, сидели странные создания. Если у трёх из четырёх существ сидение на балки не вызывало никаких проблем, то колибри инстинктивно отрастила себе пару лапок, на которых та неспокойно пружинила, высматривая чародея, чей приказ те должны исполнить. Но… его нигде не было… его больше не было.