Он опустил взгляд вниз, к своим кроссовкам, смятённый, испуганный, сбитый с толку, обиженный, униженный, злой. В голове он прокручивал, как бы назвал их всех уродами и мудаками, как бы раскидал бы их всех по углам, и, стал бы героем, раз за разом, бои делая у себя в воображении всё более жестокими и изощренными, с каждым разом, когда он пытался смыть с лица зелёнку, и, хоть как-то тереть одежду, а так же, скрыть за горячей, обжигающей щёки водой слёзы, а, за быстр отмывшимися очками красные, распухшие глаза, дрожащие и полные негодования. Дверь открылась, и, в плохо освящённый туалет зашла ОНА. Она просто стоял в стороне, и, как-то мялась, не в состоянии что-то сказать. Немым оставался и он. Около мгновения он не мог ни сказать что-либо, ни поднять глаза, чтоб жадно прожигать ими фигуру девушки, ни выдохнуть, так как дыханье спёрлось и застряло у него в горле вместе со всеми теми горячими, мальчишескими, полными обиды словами – привычка, свойственная любому мягкому, легко ранимому и витающему в романтических облаках пареньку, которого не так давно предали. Не мог он и вставить своего фирменного, едкого комментария, за которым скрыл бы своё пораженье, и, смягчил в своих же глазах свою ничтожность. Не была и плача больше, а, был только один тихий бульк, с которым тот проглотил воздух. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Хлопнуть себя по щекам и согнать наваждение – это так просто. Но от чего-то, возможно, от того что девушка подошла ближе, и, с болезненной улыбкой на пухлых губах, чуть дрожащей рукой, попыталась коснуться его плеча, а может, потому что он отшатнулся, поскользнулся и упал на грязный пол туалета, вновь смотря на неё снизу вверх, теперь уже стало ясно, что в этот раз ему так просто не уйти. Глупо. Как глупо. О чём он думал в этот момент? Вестимо о чём, «она не такая», шептал ему тихий голосок в душе, родившийся на почве мирных лет жизни, «уж она-то поймёт, какой ты особенный, какой ты внутри, уж она-то тебя пожалеет, уж она-то тебя успокоит», тщедушно трясся глас от страха, пустых надежд и розовых мечтаний, шепча это уже на грани с тихим писком отчаянья. Это всё надежды, они, как героин, вызывают привыкание, и гниение, только если наследник опия вызывает гниение тканей, то от пустых надежд загнивают навыки, в случае Андрея, его осторожность, его толстошкурость, его здравый взгляд на вещи. Может быть, он и хотел назвать её сукой, или, даже пожестче, но, был слабохарактерным, неуверенным в себе, полностью раздавленным. А потому, схватил вещи, и, просто побежал. Он бежал долго, до самого своего дома, пока, не остановился на лестничной площадке, и, не посмотрел в окно. На самом краю крыши кто-то курил, пуская сизый дым в весенние облака. Он снова был там, стоял, как и в тот день. Андрей замер, и, набравшись сил, пошёл обратно. Этот одинокий силуэт придавал ему силы. Он не знал кто это, какова его жизнь и чем он занимается, но, однажды, много лет назад, он видел, как дымящий сейчас на крыше человек спрыгнул вниз, на встречу земле… и воспарил…
Дождь мерзко моросил по крыше, делая её оконечность скользкой и гладкой, в прохудившихся и никогда не залатанных дырах на крыше собиралась вода, а, черепица противно гудела под тугим напором осеннего ливня. Ну что за гадость? Ив такой день, прикажете умирать? А ведь не покуришь даже… Или покуришь?! Кроу быстро прохлопал карманы, вытащив пачку, и, прикрыв её широким рукавом. Ловкое натренированное движение рук, быстрый финт ногами, и, вот он уже, да, пускай всё ещё на крыше, но под козырьком, и с сигаретой в руках. Глянув на свою пачку, и, пустую пачку от Кента под ногами, оставленную наверно школьниками, курившими тут во время занятий, Кроу мог позволить себе лёгкую улыбку, но, ничто светлое и тёплое не коснулось его губ, а, крамольная мысль о глупой шутке потонула в сильных, и, резких воспоминаниях, которые буквально захлестнули его с головой. Он быстро прикурил сигарету от зажигалки (спички бы бесповоротно промокли под таким дождищем), и в пару долгих, смачных затяжек, просмаливая каждую клеточку своих лёгких, и, пытаясь в последний раз уловить терпкий, такой мерзкий, но, такой тянущий вкус сигареты, он сбросил бычок в сторону, впервые за долгое время, попав лёгким щелчком пальцев, которым запустил тот в полёт, прямо в стоящую рядом жестяную банку из под Нескафе, служившую местным наместо пепельницы (и такое оказывается бывает). Быстрым шагом, с трудом сопротивляясь мощным струям ветра, что так и норовили сдуть смертника в пустоту раньше времени, он подошёл к краю крыши, встав на самой кромке отвесного карниза, и, пошатываясь, балансировал какое-то время на ветру. Ветер тугим потоком разбивался о тело юноши, обращаясь в сонм струек за его спиной, и, будто откидывая его от края, запрещая тому прерывать величайший дар любого создания – жизнь. Но, просил ли он, Кроу, об этой жизни? Просил о горестях и радостях? О кратких минутах наслаждения, даже от одного пребывания с ней, и, боли всей последующей жизни?.. Просил ли он об этой жизни, хотя, нет, не жизни, существовании, как у дикого зверя, оправдывающего свои неизменные порывы и свои ограничения какими-то высшими идеалами, мнимым бессилием. Мог ли он что-то сделать? Возможно, если бы лучше старался, мог бы?.. Кроу нашёл однозначный ответ. Но сделал ли он хоть что-нибудь? Нет. На том и делу конец. Прыжок – и юноша тряпичной, сломанной куклой летит вниз, отдавшись на милость ветрам. Быстрый, стремительный полёт камнем вниз, с резкой раскруткой и глухим плюхом… ох, если бы. У самой земли, неведомая сила рванула его вверх, подбросив в воздух, и, подобно кленовому листу на ветру, раскачиваясь из стороны в сторону, его лёгкое, легче пуха, тело, опускалась вниз, на земную твердь. Небо кружилось у него над головой, небо было под ногами. Небо пахло сапогами. Земля оказалась для юноши, к сожалению, не пухом. Он шлёпнулся на гладкую, покатую крышу чего-то быстро несущегося в даль. Сильный поток ватера сдул его назад, и, проскользив по мокрой поверхности, сам того не сразу осознав, Кроу рухнул в люк, прямо в стог сена.
- Слуш, Дурик,- послышался детский голос,- Ты энто, из сена-то вылазь, а то тя Мурка с сеном заховает,- сказал мальчик, потыкав в ногу парня, по всей видимости, палкой, или чем-то таким. Кроу услышал странный клёкот, и, часть сена рядом с ним улетучилась. Её зажевала гигантская морда странного создания. Осмотрев его полностью, Кроу понял, что лежит рядом с копией жука-носорога, увеличенной до размеров настоящего носорога. На блестящем, хитиновом панцире, срывающем крылья существа, было написано странное слово, будто, арабской вязью.
Если верить закону, выведенному Мёрфи, всё происходящее в нашем мире имеет тенденцию развиваться от плохого к худшему, а от худшего к наихудшему. На скромный взгляд повествующего, это не совсем верная формулировка. Скорее, всё в нашем мире имеет крайне скорбную тенденцию от странного развиваться к наистраннейшему, а от наистраннейшего, к безумному. И плохо то, или хорошо, это уже решать людям, что смотрят на эту ситуацию, а, видеть её будет каждый по своему, это факт. Знаете, это как бесконечный спор двух людей, что стоят по разные стороны от цифры, начертанной на земле, и, один твердит что это «6», а другой твердит, что это «9», хотя, разве не оба они правы?.. Это было не важно. Важна была ситуация, в которую попала Алиса. Вот она, обычным осенним деньком, шла сделать себе татуировку. И, вроде бы, подготовилась, как морально, так и физически, вроде бы, всё для себя решила, расставила приоритеты, распланировала весь сегодняшний день, и, предвкушала свой маленький триумф, как, стоило ей зайти в тату-салон, она обнаружила, что совсем не в тату-салоне, а, если бы то и был тату-салон, то, был он очень странным. Скорее, место, в котором была девушка, походил на смесь старого амбара и хлева, с террариумом и какой-то лабораторией. Тут было сено, разные инструменты, какие-то странные приспособления, полу-открыте загоны для скота, и, сновавшие туда-сюда странного вида, коричневые, будто куколки сделанные из глины, мальчишки лет 14-15, да только, в загонах, вместо зверей, были увеличенные до размеров зверей насекомые, да, в клетках паукообразные (хотя от лёгкого шока, девушка вряд ли могла делить паучков и жучков на разные группы – и те и эти были здоровенными, не сидящими в клетках образинами, уминающими сено и какой-то подозрительный корм). Поймав на себе не двусмысленный взгляд восьми глазок двухметрового паука, сидящего в клетке и повязанного по мохнатым лапкам, девушка как-то помнилась. Обслуживающий персонал обходил её стороной, и, старался вообще с ней не пересекаться. Но, тут она услышала звук смачного падения, и, вслед за ними, слвоа одного из «глиняных гномиков»:
- Слуш, Дурик,- прогворил гном парню, рухнувшему откуда-то из люка в потолке в сено, рядом с большущим жуком-носорогом,- Ты энто, из сена-то вылазь, а то тя Мурка с сеном заховает,- сказал мальчик, потыкав в ногу парня подобием вил, только, без острых зубцов, и, с какими-то крючками по всей поверхности каждого из зубцов. На могучее оружие убийства оно не тянуло.
Лира сидела в кресле, на краю беседки и спокойно читала книгу, погрузившись в её мир с головой. О чудный, дивный Жюль Верн. Какие тайны были скрыты в твоей голове? Что ты творил такого великого в свои годы, и, как уместил всё будущее в маленькой песчинки своих удивительных рассказов? Его цикл «Необыкновенных приключений» захватывал и заставлял полностью отрешиться от мира девушку, делая её ещё более не чувствительно к изменениям вокруг. Будто бы, всё вокруг замерло, и, останавливал освой ход на те мгновения, когда тонкие и хрупкие пальцы девочки пробегали по страницам, вдыхали этот неповторимый аромат классики мировой литературы. Книги были ей заменой целого мира, с ними она коротала свои вечера, им отдавала лучшую пору своей жизни. Но, у судьбы были иные планы на счёт её, у неё было иное виденье судьбы девчонки. Незаметно для самой себя, девушка сменила декорации, с тихой резиденции своей семьи на какой-то толи производственный цех, толи зверинец. В первую очередь её слух привлёк выбивавшийся из рассказа к путешествию в центр земли гул колёс поезда. Он заставил её поднять взгляд от страниц и оглянуться, чтобы понять, что кресло расположено где-то в углу большого, немного дрожащего помещения со странными, большими насекомыми то тут, то там. Рядом с ней, к примеру, был вольер с мокрицами, которые, при приближении к ним, трусливо сворачивались в клубок, и, начинали кататься вокруг, ощетинив ряды несвойственных для их вида, кажется, металлических шипов, выходящих из сочленений хитиновых пластин. Или вот террариум с паучками, которые, как черви, или же, кажется, молекулы, могли множество раз делится, и, в конечном итоге, заполняли весь аквариум, где их держали, а потом, лопались, как мыльные пузыри. Тут была целая толпа маленьких человечков, похожих на детей, которые занимались обслуживанием странного места, а в центре зала, было двое обычных людей- какая-то девушка, и, возящийся в сене юноша.