благо с товарищем Тэемантом – его Дурново назвал «королем Эстонии", слышали?, - я была знакома. - Нет, не слышал, - не захотел врать Черехов, и больше не перебивал.
Он отметил, что Гера снова перешла на "вы", а потом опять на "ты", и даже поправляла волосы - видимо, для нее это было очень важно, и она волновалась.
Выходило, что в партию она попала через родственников, в каком-то смысле вопреки, и это вызывало у него невольное одобрение.
- Нет, выбирать между рабочими и крестьянами не надо, - возразил Черехов. - Рабочие - тоже революционный класс и также угнетенный не меньше крестьян, а то и больше. Да и эсдеки не отрицают участие крестьян, хоть они немного по-другому трактуют классы. Тут дело в том, что мы видим революцию как средство достижения народного счастья и благополучия, а следовательно, рассматриваем социализм, как сложное явление, которое имеет больше одной точки зрения, в котором нужно договариваться. Большевики же видят в народе, прежде всего в пролетариате, средство, а в революции - однозначную цель, которой надо добиться с помощью этого средства. Большевики при этом в чем-то четче нас, организованнее. Но знаешь... Мне кажется, ты не совсем права насчет убийства. Бороться с целым классом можно холодно и отстраненно. Массовая организованная вооруженная борьба - это война, а война втягивает, ты становишься частью механизма, ты не можешь выйти из боя, ты шестеренка: справа плечо товарища и слева плечо товарища. Помнишь, как эти дружинники на Тверской, которые бежали по улице и стреляли "в сторону" солдат, неприцельно? Ну да, в сторону, но ведь нет-нет да попадут. Или тот же штабс-капитан: вот не было бы на нем погон и кокарды, думаешь, так же легко бы он человека насмерть убил? Потому что ведь не штабс-капитан убил единолично - всё самодержавие, вся империя убила-с из его нагана. ("И тех двух городовых не ты из нагана застрелил, а вся революция из твоего нагана, да?" - подумал он, но не сказал вслух.) На войне есть приказ, есть дисциплина, угар некоторый от общности: "Раз все делают, то и я сделаю". Есть некоторая канва насилия, логика борьбы. Война создает такие условия, когда не убить, не выстрелить - неправильно, нелогично, против течения. А индивидуальный террор - это убийство. Убивать или толкать на убийство - это совсем другое: тут ничто тебе не помогает, кроме ненависти. Ненависть должна быть такой, чтобы пересилить и библейское "не убий", и отвращение, и страх, и жалость, и то что не умеешь, и то, как потом тебя ломать будет, корежить от того, что ты переступил все-таки.
Анчар говорил медленно, преодолевая некоторое сопротивление, но ему надо было закончить мысль.
- А чтобы так ненавидеть и не превратиться в человеческий огарок, надо с другой стороны и любить так же сильно. Настоящий эсер - он должен что-то любить. А большевику это, в общем, ни к чему: большевики ведь материалисты, там просто расчет, система, рецепт или химический опыт, если хочешь. Он либо верный, либо неверный. Вот поэтому я, наверное, был с эсерами практически сразу.
"А я люблю что-то так сильно, чтобы метнуть бомбу? Выходит, что нет? Выходит, я и есть в перспективе тот огарок?"