— Да знаю, — отозвался Анчар, прикрываясь от ветра. Он вдруг отчетливо понял, что хочет перед этими молокососами казаться умным, серьезным и бывалым. Почему? Чтобы не дать им наделать глупостей всякого рода, надо полагать. Или почему-то другому?
Алексей понял, что почему-то другому, и ему стало до того неприятно от себя, что он чуть не отдал кокаин обратно. Конечно, он никогда бы этого не сделал, это было бы смешно, нелепо, чего мяться, раз сам попросил, но... такая мыслишка проскочила у него в голове.
Отдать кокаин, закончить игру, ничего не изображать, никем не казаться, просто наблюдать, действовать. Поменьше говорить.
Нет, не выйдет. Анчар себя знал, вернее, умел чувствовать, и сейчас чувствовал — не выйдет.
И сразу, как только он ощутил это, еще до того, как занюхнул свою щепотку, его прострелило пониманием, как звонко сбивает пуля старую жестяную кружку с забора, оставляя на ней нелепую дырку — зависть. Завидовал он им, молокососам, которые побольше его, выходит, тут повидали. Да и сделали. Газеты! Кому теперь нужны эти треклятые газеты, когда на улицах стрельба и кремль берут в кольцо, а у военных отнимают артиллерию, а шашки даже и не отнимают уже — донашивайте, господа хорошие.
С этой горькой пилюлей Анчар вдохнул блестящие кристаллики и зажмурился от вспышки, которая раскрылась у него в носу, охватила нёбо и осветила всю трахею грудь и даже, как ему показалось, живот.
То ли в этот раз кокаин был неразбавленный, то ли понюшка больше, то ли по-другому ощущалось всё из-за холода, то ли из-за предвкушения, но удар получился сильнее, чем тогда — ошарашенно проморгавшись, Анчар вернул коробочку хозяину.
Сани стояли на месте, а мир летел навстречу, в лицо Алексею, и он машинально распахнул на себе пальто, провел тыльной стороной ладони по лицу. Рука сжалась в кулак, а на глазах неожиданно выступили слёзы.
— Вот спасибо! — невпопад сказал Анчар.
Пронеслась улица, бойкими прыжками проскакала мимо труба, врассыпную кинулись резные наличники. Мир становился все резче, все отчетливее, и уже неважно было, кто сейчас бывалый, а кто безусый. Да и вообще ничего было неважно, кроме как радоваться. Радоваться. Радоваться.
"Анчар! Проснись! Оно!!! Оно наступило!!!!!!!! Оно наступило!!!!!!!!" — как колокол болталась в его голове от одного полушария к другому.
— Эх, братцы! — сказал он, качая головой и вдруг хлопнул себя по ноге, раз, еще раз. — Иэээ-Эх!
Он полез бы обнимать их, если бы не сани, но в санях это было неудобно, и он досадливо жался к борту, нет-нет да и хлопая себя по ноге.
— Ну вы молодцыыы! — нечего сказать. — Нет, брат, это ты не прав, — расплылся он в улыбке на замечание Никиты. — Революцию со скучными лицами не делают!
И порадовался, как он это сказал остроумно.
Городовые, как и дома, вылетели из-за поворота сами. Анчар одновременно и чувствовал, с какой скоростью несутся на них эти кувшинные рыла, и понимал, что он гораздо, гораздо быстрее, и успеет поднять револьвер и с легкостью всадить в них все шесть пулек, как в ярмарочном тире, да еще и шуточку отпустить. Это ему сейчас ничего не стоило! Вот просто ничего!
Тем странее и неожиданнее прозвучал первый выстрел городового.