Черехов со стороны, должно быть, не выглядел очень довольным словами своего надзирателя.
— Ладно, — угрюмо, чуть слышно, с недовольством ответил Алексей на "предложение" урядника.
Встал, рассеянно посмотрел по сторонам, словно силясь что-то отыскать в деталях интерьера. Какой-то знак? Какой-то смысл? Но, ничего не найдя, он натянул шапку и вышел вслед за Семеном.
А на душе у него бушевал ураган. Злился он, конечно, на Шинкевича.
Пока Семен вслушивался в короткий лживый рассказ об удушливой и трудной борьбе за то, чтобы и выжить, и остаться человеком, Алексей следил за его взглядом. И понял вдруг, какого рода страх овладел "алзамайским диктатором". Страх-качель: что вот ты наверху, но как день сменяет ночь, окажешься внизу, а тот, кто был под тобой, взмоет вверх, и окажется выше, сильнее, смертоноснее. И, прислушиваясь, пробуя на вкус страх Семена, Черехов окинул всю историю взглядом со стороны.
А что если Лев никуда бежать не собирался?! Что если он и взаправду решил сделать все чужими руками? Придумал дурацкий план про дрезину, чтобы лучше верилось... И тут же отверг: подогнал же ведь Шинкевич и паровоз! Неужто тоже понарошку, чтобы туману напустить в глаза?
Выходит, не одного Кржижановского разыграл он в темную, но и самого Черехова?
Злости было столько, что на секунду захотелось все бросить и пойти с Семеном пить. Натурально напиться до чертей, заблевать угол избы, переболеть с похмелья, выхлестать пол-ковша рассола и забыть, забыть поскорее эту гадкую историю.
И может, так бы оно и вышло, если бы не Семен с этим его: мне помощники нужны.
"Никогда, никогда я не буду твоим помощником! — хотел крикнуть Алексей в его глупое, неуклюже изображающее иронию мурло. — Никогда, слышишь?! Хоть меня шашкой вот тут же руби!"
Но вместо этого выдал полузадушенное "ладно" и точно уже теперь знал, что убьет Семена. И даже знал, как именно. Зарежет. И знал момент. Если Семен пойдет вперед — то как только он начнет забираться на подножку паровоза полоснуть по горлу сзади. А если сам Черехов пойдет вперед, то наоборот, когда Черехов будет внутри, а урядник будет подниматься, ткнуть ножом в горло же. Потому что руки заняты будут у него тогда и тогда. И непременно надо сильно ударить, сильно-сильно, как следует сжать нож, ударить. Он ведь не такой уж острый, не бритва. А надо чтоб насмерть, чтобы не пристрелил ненароком. А труп потом в паровозной топке спалить! А Кржижановский наш, он не выдаст. Одуреет, конечно, книжный червь, да не выдаст.
Ожидание драки, злость на них обоих: коварного жида и гнусного цепного пса, заставили сердце биться сильнее, а грудь — дышать резче.
"Сверх-человек. Сверх-Черехов. Сверх-Черех-Век", — пока они шли к паровозу, глупые слова сами складывались между собой, а рука нащупывала нож в кармане.