Она продолжала идти, подчиняясь стадному инстинкту. Все идут куда-то, и она следом плетется, в хвосте, отставая на десяток шагов. Не было бы никого вокруг, просто разлеглась бы на песке, уткнувшись пустым взглядом в черное небо, позволяя черному солнцу выжечь ее глаза. Но, пока есть за кем идти, Ласточка будет продолжать шагать.
Не видя спин впереди идущих, девушка топала лишь по их следам – взгляд поднять было чертовски больно. Лишь эти впадины на песчаной глади и шорохи впереди были ее ориентирами. Марево, голод и жажда… И ни одной мысли в голове. Ни одной. Ни о прошлом, ни о будущем, ни тем более о настоящем… Словно бы ничего не было до, и ничего не будет после. Ленно, больно напрягать голову. Есть только пустыня, и три пары ног, рисующие на ее «коже» пунктиром витиеватые линии.
Детский плачь… Он доносится отрывистым эхом издалека. Кажется, что это вовсе завывает ветер, но ветра в пустыне не было, ни малейшего сквознячка. Какие-то всполохи голосов, всё также далекие и невнятные, от того и совсем неважные, никак не привлекающие к себе внимание Ласточки. Левой, правой, левой, правой, левой… Шагает Эмилия, сонно прикрывая веки.
А глаза закрываешь – совсем белым-бело, до слепоты, до рези болезненной, до тошноты. И звуки далекие шумят все сильнее и четче, приковывая рассеянное внимание к себе.
- Ты мать! Но ты все время пропадаешь на своей работе! Совсем забыла о ребенке! – голос казался смутно знакомым и принадлежал мужчине.
- Я хотя бы не просиживаю штаны в баре и пытаюсь хоть что-то заработать! – отвечал женский голос, тоже звучавший знакомо.
- А что мне остается делать?! Дома шаром покати, тебя же не дождешься! А мать твоя и пальцем не пошевелит лишний раз! Только пилит и пилит! Куда мне идти от вас, стервы, если не в бар?
- Вот и проваливай! И ночуй там, где пьешь!
Фоном всех этих склок звучал детский плачь. Волей неволей начинаешь сопереживать тому маленькому и беспомощному человеку, до крика которого нет никому дела. Сердце потихоньку начинает щемить, будто слабым электрическим разрядом сжимая мышцу – этот плачь звучит роднее всего, привычнее, и уже словно бы идет из ее груди, вибрирует, вырывается, поднимая бурю эмоций, на которые и сил-то нет уже давно.
Звонкий шлепок, шум шагов, грохот захлопнувшейся двери. Тишина. Плачь смолкает. В этой тишине ее безмятежно качает. И снова доносится голос, где-то над ухом, почти что шепот, немного охрипший, немного взволнованный. Размеренный, напевающий давно забытые куплеты:
Тихая, безлунная
Наступила ночь.
Всё о сыне думала,
А сказали: «Дочь».
Всё такое синее,
На столе - цветы.
Думала о сыне я,
А родилась - ты.
Ты прости, непрошенный
Ёжик сонный мой.
Я тебя, хорошую,
Отнесу домой.
Будут папа с мамою
Доченьку любить.
Ты расти, хорошая,
Научись ходить.
Летом за цветами
Мы с тобой пойдем,
А зимою стылой
Хворост соберем.
Осенью листочков
Хоровод закружит,
А весною ранней
Побежишь по лужам.
Пролетят годочки,
Вырастет невеста.
Сыну, или дочке
Спой мою ты песню.
А пока качаю
На руках тебя –
Спи, моя родная.
Спи моя родная…
Спи моя родная…
Продолжая размеренно шагать вперед, с блаженным выражением лица, Эмилия улыбалась, одними губами нашептывая эту внезапно всплывшую в памяти песенку. Впору лечь, укрыться зыбким покрывалом песка и уснуть навсегда, счастливой, умиротворенной утонуть в этом песке, впитаться в него. Не страшно.
Но снова в груди нарастает какой-то ком тоски. Будто бы взяли и обрубили половину души, а затем, через миг, и вторую. Разом стало пусто внутри, одиноко и горестно. Не звучит больше песня, забыта она навсегда. Все тягостнее идется Эмилии, ждет руку помощи… И внезапно та самая рука предстает перед взором. Бледная, в рыжих звездочках, кожа сухая и в мелких морщинках. Манит, завет за собой, не дает прикоснуться, заставляя идти. Так хочется схватить ее, прильнуть щекой к теплой ладони и, наконец, расплакаться, дать свободу всему, что болит…
- Не бойся Лиечка. Заходи. – ласково нашептывал приятный женский голос, и Лия не сомневалась уже, кому именно он принадлежал.
Чуть помедлив у двери, что-то безумно-притягательное и родное рассмотрев за ней, девушка кротко шагает через порог, вслед за Зимой, который в момент растворился в проеме.
- Ба? – прошептали пересохшие уста, а затем свет полностью поглотил ее сутулую фигурку.