Мать была странной. Непредсказуемой, несносной, неудержимой, бурной, бушующей словно океан в шторм. В детстве это казалось прекрасным. Корни обожала смех матери. Дрожал и вибрировал, казалось, весь дом, воздух наполнялся безудержной радостью двоих и звенел.
Теперь Корни не играет в игры, а былое безудержное веселье обернулось запретами и недовольством. Мать все такая же шумная, но шум теперь другой — не радостный.
Кортни нельзя есть мучное и сладкое ("будешь толстой, и никто тебя не полюбит!"), нельзя кататься на велосипеде ("ты уже выросла! дурной тон! распорядись с вечера об экипаже!"), нельзя шушукаться с поварихой, горничной и рыжим сыном конюха ("ты не они, они не ты"), нельзя рисовать ("мазня!").
Кортни по большому счету можно только сидеть в своей комнате, поплевывая в потолок, красоваться в платьях перед зеркалом, читать зубодробительную муть о правилах поведения в обществе и особенностях ведения домашнего хозяйства, вышивать, музицировать и гулять ("но только непременно недалеко!").
Их дом, светлый и большой, окруженный придомовыми постройками, словно на зло ей, Кортни, стоит на самом верху Лествудского холма в большом отдалении от всех остальных домов Лествуда. Именно это место когда-то понравилось отцу Кортни, который и распорядился отстроить дом непременно именно здесь. Ему понравилась уединенность места, которая так не нравится Кортни.
Впрочем, состоятельный муж матери не приходился Кортни родным отцом.
Маленькой мисс Гаспар не выносила этого холодного и блеклого человека, какой-то весь вязкий и студенистый, он походит скорее на пудинг, чем на человека. Настоящего отца Кортни помнит совсем другим: теплым, мягким, живым и очень-очень высоким (сидя у него на руках, можно было увидеть всю землю! всю-всю, я ни капеньки не привираю, увидеть всю землю и ухватиться за самый край облака).
Что-то у них с матерью не заладилось. Кортни не знала, что именно, но подозревала, что всему виной — пустые карманы отца родного и состоятельность отца приемного.
Сначала Кортни верила, что папа заберет ее.
Будет приходить — думала после.
Возненавидела — когда не забрал, не пришел, когда она выросла, так и не дождавшись подтверждений отцовской любви.
— Корнелия! Корнелия Гаспар, отопри дверь!
Голос матери заставил Корни ссутулиться, спрятав голову между коленей.
— Кортни! Девочка моя, ну нельзя же так, Кортни!
Кортни заставила себя глубоко и протяжно дышать.
— А! Ты даже не дочь своего отца, Кортни! Ты вообще не понятно, в кого уродилась! Я не собираюсь ублажать твои капризы!
Какое-то время в коридоре еще были слышны причитания матери, но вскоре — стихли вместе с удаляющимися шагами.