“Нет, не было”. В любой другой ситуации, в зависимости от характера собеседника, его статуса или впечатления, которое тот производил, чернокнижник мог пошутить, отнестись к вопросу философски или перевести разговор в патриотическое русло, назвав, например, другой жизнью свой выпуск из Ордена и возможность служить своему государству в роли мастера. Здесь же все эти переносные трактовки и манипуляции сутью простого вопроса казались неуместными и бессмысленными. Джилебер нисколько не переменился в лице, но взгляд его, по-прежнему обращенный на полотно, стал более мрачным и равнодушным. Вернее говоря, отразил подлинное настроение, сбросив бутафорскую галантность и заинтересованность в окружающих словно змея вторую кожу. “Но, если Владыка Люцифер будет ко мне милостив, через десяток-другой лет она у меня будет. Возможно, тогда я тоже буду с грустью вспоминать о том, что ценил искусство.” Мужчина умолк, позволив тишине заполнить пространство между двумя изучающими портрет фигурами: угольно черной и мертвенно-бледной. Пауза не была вынужденной или неловкой. Собеседница, вроде бы, была совсем не против, а сам Джилебер через мгновение разумом был уже не здесь, погружаясь в пучину воспоминаний, планов и надежд с головой. А затем он, сам от себя того не ожидая, повернулся к девушке и задал, пожалуй, самый глупый вопрос из тех, которыми его с восторгом и благоговением донимал каждый демонолог как только осознавал, что перед ним стоит демогоргот: “Каково вам было находиться там, за гранью нашего мира ?”.
Но прежде чем абиссариец услышал ответ на свой вопрос, до его ушей донесся встревоженный голос Николаса. Концерт ? Нахлынувшее было раздражение от оборванной беседы, единственной, наверное, за сегодня, которую граф вел из удовольствия и любопытства, а не из необходимости и социальных стигматов, слегка поутихло. Джилебер прикрыл на мгновение глаза, возвращаясь к своей обычной роли, обернулся… и встретился взглядом совсем не с тем Ван Тейном, которого ожидал увидеть.
“Натаниэль”, - скорее констатировал факт, нежели поприветствовал некроманта воспитанник Ордена Светоносного. Затем, правда, добавил, протянув со столь привычной улыбкой тому руку, чтобы не показаться грубым: “Рад, что и второй хозяин поместья почтил нас своим присутствием.”
“Игрушку, говорите ?”, - переспросил демогоргот, нисколько не смутившись непроницаемости стоящего перед ним и проигнорировав многозначительный совет от члена Ордена Небезиаль. “А вы, стало быть, мастер-кукольник ?” Вопрос мужчина сопроводил жестом, приглашающим Натаниэля составить графу компанию по дороге на неожиданное выступление госпожи Саломеи.
Параллельно разговору с некромантом Джилебер пытался отыскать в недрах своей памяти хоть какую-то информацию о диве сегодняшнего вечера. И к сожалению своему, не мог выловить оттуда ничего кроме сделанных вскользь упоминаний, услышанных краем уха, да отголосков неудостоенных должного внимания слухов. Леди Саломея, носившая, кажется, фамилию фон Чирски, родом была не из этих земель. В свое время до де Кетта доходила волна слухов о том, что Орден Светоносного принял в свои ряды перебежчицу из Ватикана, способную и осторожную. Многие в то время находили чрезвычайно ироничным тот факт, что из набожной и благочестивой Ватиканской Империи в страну колдунов прибывают демонологи более умелые и талантливые, чем большая часть абиссарийцев.
Когда демогоргот вошел в помещение, Саломея уже начала свой концерт. Сложно было поверить, что элегантная певица, сжимавшая в руках гитару не была абиссарийкой по рождению. Венчающие ее голову изящные рожки, чудесное платье открывающее всю красоту великолепного молодого тела, которое скромная ватиканка никогда бы не решилась не то что надеть, представить себя в таком, пышущий страстью характер, передаваемый мечущейся будто пламя свечи в порывах ветра композицией песни. С первых же нот чернокнижник растворился в красоте сильного и мелодичного голоса девушки и слушал. Слушал жадно, отбросив лишние мысли до самого конца выступления. Джилебер наслаждался.