С первым же шагом за порог старинного особняка из легких Джилебера вырвался едва слышимый глубокий вздох, в котором, к вящему неудовольствию абиссарийца, можно было даже уловить легкие посипывающие нотки. Отклонения эти были замечены мужчиной еще несколько месяцев назад, и с тех пор проявлялись все чаще: сначала пару раз в неделю на глубоком выдохе, теперь уже чуть ли не единожды в день. Сказывались проклятые смолящие сигары. Казалось бы, сколько есть способов лишить человека боли: уколы, таблетки, наговоры, чернокнижие и мезмеризм. Среди солдат на Элегордском фронте даже медленно, но неостановимо, словно чернильная клякса в прозрачной воде, распространялись увлечения духовными практиками и дисциплиной тела. Ни один способ не подходил. Все было либо слишком неудобно (будет еще чернокнижник при высоких гостях, словно заправский наркоман, колоть себе в шею растворы из ампул), либо почти не помогало. Оставалось курение. Поначалу де Кетт отнесся к этому средству с энтузиазмом, хотел даже начать писать стихи, пока был под эффектами. То, что получалось… не выдерживало никакой критики. Как оказалось, наркотики сильно переоценены. В итоге, все что изменилось в жизни Джилебера – запах его вещей, да оттенки звучания голоса. Но вздох вызвало, однако, не острое желание проверить состояния своих прогорклых легких.
Порой получавший ранее удовольствие от общения с окружающими граф замечал набегающее волной необъяснимое раздражение, когда ему нужно было общаться с большими скоплениями людей, как, например, сегодня. Иногда, демогоргот списывал это чувство на мрачное настроение, иногда на последствия преображения. В любом случае, проблемой это было незначительной, и, к счастью, какого-то лекарства еще и от этого мужчине не требовалось. Хотя заметка о том, что неплохо было бы как-нибудь развеяться необычным способом, все-таки появилась на задворках его разума. Сейчас, однако, граф должен быть целиком посвящен предстоящему вечеру. Очередная сдержанно-улыбчивая личина заняла свое привычное место на восковом лице. Демогоргот, скользнув полами черного атласа по плитам холла, вошел в общую залу и позволил течению событий захватить себя.
«Николас, старый друг, я так рад тебя видеть», - теплое рукопожатие. Достаточно крепкое, чтобы подчеркнуть искренность чувств, но спокойное и не длящееся слишком долго, чтобы не показаться растроганным или не интересующимся другими присутствующими. «Неужели это то самое прекрасное родовое поместье Ван Тейнов ? Ты же ведь не откажешь в любезности показать мне его ?»
«Мадам Луазье, вы сегодня необычайно свежо выглядите. Эти изумруды идут вашим глазам. Как поживает ваш муж ? А любовники ? Прекрасно, прекрасно. Передавайте от меня привет всем четверым».
«А вы, стало быть, – барон Кириш ? Несказанно рад познакомиться. Наслышан о вас и вышей музыке, молодой человек. Считаю, вы произвели настоящий фурор в Мактатусе тремя неделями ранее…»
«Ах, барон Колестор, сколько лет! Вы же все еще помните о моем приглашении на обед ? Я просто вынужден отплатить за тот чудесный вечер. Нет-нет, ну что вы».
За всеми этими взаимными раскланиваниями и беседами Джилебер все чаще и чаще обращал внимание на то и дело мелькавшую на самом краю его поля зрения изящную беловолосую девушку. Очарованный ее лебединой грацией и прекрасной фигурой, чернокнижник со временем заметил, что только и думает о том, чтобы узнать, кто она такая, тем более, что помимо красоты в ее облике чувствовалось еще и нечто необыкновенное, несущее оттенок Инферно. Это интриговало. Но все же граф де Кетт намеренно не заговаривал о незнакомке ни с гостями, ни с хозяином: Абиссарийцу хотелось узнать о ней все самому из первых, если так можно выразиться, рук. Но, как назло, к потрясающей грации прилагалось и недюжинное проворство. Намеренно или нет, девушка каждый раз умудрялась скрыться за поворотом очередного коридора или отрезать себя от чернокнижника группкой желающих общества Джилебера гостей. Долго ли, коротко ли, наконец, мужчине удалось выловить неизвестную гостью в тот момент, когда она задержалась, любуясь одним из настенных портретов.
«Прекрасная работа, вы так не считаете ?» Колдун встал слева от собеседницы, сложив руки за спиной. «Эта картина принадлежит кисти Амелии Тёде, той самой скандально известной художницы-портретистки, что принципиально использовала для своих работ только краски из довольно… необычных ингредиентов. Например, костной муки, крови животных или пепла собственных сожженных волос. Что бы не говорили о ее психическом здоровье современники, цвета, которые приобрело произведение после стольких лет, действительно необыкновенны и, на мой взгляд, делают изображение более естественным и живым. Вы увлекаетесь живописью, мадам… ?»