Глубокое, чёрное небо, засвеченное в свете костра, завертелось перед глазами испуганного, злого, летящего в кусты хоббита. С тихим хрустом, ветки под ним проломились, а листья легко пружинили, как подушка, чуть отбросив полурослика в сторону. Прокатившись по холодной, сырой земле, тот попытался подняться, но глинистая, мягкая почва, напоминавшая замешенную специально для путников, грязевую ловушку, просела у него под тушкой и он скользнув, вновь упал. Ноги дрожали. Руки предательски не сгибались, и пульсировали. Дыхание перехватило, а голова кружилась от перенасыщения кислородом. Кое-как Борис перевернулся на спину и уставился двумя тёмными глазёнками в бескрайнее небо. Иссиня чёрное, бесконечно глубокое, беззвёздное из-за засветки гигантского кострища камнекожих великанов. Тёплая, липкая земля приникла во все щели и сгибы одежды хоббита, слепила чуть жирные кудрявые волосы, испачкала всю походную одежду.. Чуть отдышавшись, Сумароков, с какой-то странной тоской подумал о своем хорошеньком, чистеньком костюмчике в реальном мире, и том, что, наверное тоже запачкался.
То что это не его мир, не его тело, не его время и не его реалии Борис догадывался достаточно давно, но мимолётные, многочисленные впечатления, воспоминания, привычки и стремления того, в чью кудрявую тушку он попал, заставили усомниться в реальности того, технологического мира. А потом, с каждым днём, некоторая чуждость, застарелая боль сердца и мрачная, какая-то не нормальная симфония печали и тревоги, нарастающие в душе, подсказали – он здесь лишний. Он здесь не нужен. Это чужая история. Слишком светлая. Слишком добрая, слишком милосердная, как к нему, так и к окружающим, история. Нет, его жизнь, жизнь бандита, жизнь Сумрака, того заржавевшего, лишившегося всей той пафосной, красивой амбициозности, всей той харизмы, вкуса жизни и интереса к ней же. Но тут он был другим, полным восторга, мелких мыслишек, не важных на общем фоне, но таких сочных, светлых, настоящих. Ему импонировал образ хоббита, образ прошлой жизни Нори, или кого-то из её приближённых – уж слишком было явное сходство многих черт между девушкой и тем, что он увидел на холмистой, зелёной Родине маленьких созданий.
Подняв усталый взгляд двух аккуратненьких дёргающихся глаз дальше, в ту часть неба, которая не была освещена костром, Борис увидел алый свет двух мощных, насыщенных звёзд. Ярко-красный, близкий скорее даже к жёлтому. И белый, с багровыми нотками. Альтаир и Бетельге́йзе. Они будто два больших глаза на беззвёздном небе, были украшены тусклой мантией из россыпи звёзд поменьше, и короной из части созвездия близнеца, с Вегой в качестве драгоценного, сверкающего изумрудного камня на вершине величественного венца. В ушах вновь зашуршал шёпот десятков голосов сгибающихся под ветром веток, трещащего костра, хохочущей в предрассветной истоме тьме. Пред рассветом ночь и вправду темней. Гуще. Многогранней. Он услышал рёв, рёв раненого зверя, загнанного в угол. Такой рёв издают перед смертью, телесной, или смертью духа – не важно. Это был рёв человека, печальный зов о помощи. Борис Потемнел от нахлынувшего воспоминания и беспокойства. Так же кричал он, потеряв руку в битве с якудза. Нет, то не был тогда крик боли, а слёзы были не от лишения левой кисти. То были слёзы и рык полной печали, сожаления и боли, за погибших товарищей, потерянных в боях. За потерянный дом, занятый врагом. За слабость плоти, что не смогла дать духу свободному всего, о чём он мечтал. В тот час, в ту минуту он желал лишь одного – смерти. И он умер. Глубоко в душе. И в этот момент, лёжа в грязи, всего в нескольких метрах от битвы, ожил вновь.
Он яростно перевернулся. И пыхтя пополз к свету. Липкая, вязкая, вездесущая грязь мешала ползти, двигаться в принципе. Утягивала за собой, в глубину, в теперь кажущуюся холодной и мерзкой почву. Как зыбучие пески.Он яростно забарахтался, пытаясь выплыть, но погружался всё глубже. Грязь забила рот и не давала позвать на помощь. В последней попытке выбраться он глянул на ночное небо. Звёзды были всё ещё на месте. Кроме тех, что он принял за Альтаир и Бетельгейзе. Они приблизились ближе и насмешливо сверкали на тугой, толстой ветке высохшего вяза, неподалёку от затягивающей в глубь тверди хоббита грязи. Глаза. Это были два глаза чего-то большого, нет, даже безразмерного, что таким образом наблюдало за ним всё это время. Шёпот усилился в сто крат. То был крик. Яростный крик. Приказ – чёткий и ясный. «ПРОСНИСЬ!». Борис утопал в грязи, он погрузился в неё полностью и шёл ко дну. В беззвучном крике его рот открылся а потом захлопнулся в гримасе отвращения. Грязь забила рот. Нос. Уши. Глаза. Он решился всех чувств. Вся его суть растворялась в этой грязи. Он не понимал. Он не спал. Но сейчас он уснёт вечным сном, как все его пять чувств. Но потом он понял. Кое-что он всё ещё чувствовал. Как нечто тянет его вниз. Тянет неосознанно. Его как громом ударило пониманием. Проснуться должен не он. Он тот, кто должен пробудить. Не чувствуя своих рук, он потянулся вниз. Схватил ту тягу, что всё это время тянула его глубже в глиняную могилу, и резко, не бросая усилий, сделал рывок вверх.
- Куоо-о!- разнёся яростный, полный торжества, жажды, ярости, всепоглощающей уверенности рёв. Кусты затрещали. Из них, на свет костра вышло нечто. Вымазонное в грязи, оно имело острые уши, большое жилистое тело, длинные, мощные руки и ноги, с узловатыми пальцами, немного несуразные, надутые мышцы, большую голову, которая, как казалось, не имела шеи. Чернявые, длинные, густые волосы, словно конский ворс, острые уши и взгляд, тупую, искажённую злостью морду и выпирающие из нижней челюсти клыки. Орк лающе что-то выкрикнул. Кусты вновь заскрипели. Деревья немного прогнулись, и с хлюпающим, чавкающим звуком, нечто вывалилось вслед за орком из кустов. Он взглянул поверх бушующей битвы. Перевёл взгляд на Доктора и густым, хриплым басом прогудел нечто неразборчивое. Хотя, это было скорее звериное фырчанье и подобие призыва.