Чонка следил за суетой вокруг сквозь полуприкрытые веки. Благородные господа выбирают платья? Пусть. Ему, Дятлу, одно бревно - рвань во всех мирах выглядит одинаково.
Помыться-то он, конечно, помылся, да толку? Одежку ему выдали почти такую же, что и была - рубаху со штанами. Онучи и лапти еще послужат а там, ежели чего, новые он и сам смастерит. Куртку даже чистить не даст - легкая тошнотворная сладкая вонь, от нее исходящая, так здорово освежала память...
А землистого, от недоедания, которое стало стилем жизни, цвета кожи, смыть не удастся вовек теперича. Спасибо, хоть зубы все при себе - да и то, до первой, небось, кабацкой драки. Так что как был вид непромытый у Оскара, так и остался. Чернь - что еще скажешь?
Когда речь зашла о порохе, Дятел улыбнулся - широко, мечтательно, словно вспомнил нечто очень приятное. А, между тем, мстилось* ему, что, когда старого барина на вилы поднимали, вскинул тот пистоль, да пальнул дуплетом. Януш-то упал, да была мужиков там добрая дюжина, на всех не перезарядишь.
Потом, конечно, вздернули всех, кого поймать сумели, да было там полтора человека: полоумный Филипп да хромой Лыкр, который до лесу доковылять не успел.
Только сейчас, когда Урбино стал расписывать богатства новообретенного Дома, Дятел вспомнил его насмешливую харю там, на судне ("Морская щука", мать ее! Еще бы сомом океанским назвали!), когда леди Багир кормила завтраком рыбу. Дятел не понимал слуг, которых забавляют блюющие господа. Быть может, их так веселит сиюминутное сходство исторгаемых с гулкими звуками нечистот, что роднят благородных и безродных в моменты недуга?
Чонка совершенно точно знал, что каждый человек по натуре своей засранец, будь он младенцем, девой или стариком. А, раз уж все засранцы, так лучше быть не мелким, а большим - верно?
Потому Дятел, не слушая досужей болтовни, харкнул на мостовую.
- Господа, вам представляется возможность начать жизнь заново. К вашим услугам целый мир! Не упустите этот шанс. - сказала всем присутствующим госпожа Багир.
- А блевать-то по-старому будем, - пробормотал себе под нос Оскар. - О, безысходность!