Василий сильно расстроился. Настолько, что даже хлестанул себя по сапогу плетью. Но все равно бросаться в бой не стал. Вместо этого он поворотился к Прошину.
— Согласен, — сказал он сквозь зубы. — Хреновые мы герои. Был бы тут Илюша, он бы долго не думал, меч из ножен, порубил бы всех в кашу: Псаря, Шепота, Трояна, за то что бабам головы дурит, Соловья, за то что разбойник, тебя, Прошин, за то что женщину беременную задушил безвинно... Те герои, которые не разбираясь за меч хватались — они лучше, конечно. Мы в сравненьи с ними — какие-то малахольные. Согласен! Но — нету больше тех героев! Перемерли, по лихости своей. Последний вон Катигорошек был, кажется. И остались, Прошин, только мы. Нам тут солнце еще добывать, если ты не забыл, а не тебе. Так что скажи "спасибо", что пол-города твои уже спасли, и потрудись хлебало заткнуть, под руку мне не говорить и молча ждать команды.
Потом настала очередь Псаря.
— Хорошо, — сказал он. — Значит, ты бесчестный и трусливый. Сам это сказал. Хочешь умереть — твое дело. Но я подожду Осьмушу. Хочу, чтобы ты это ему тоже сообщил. Хочу на его лицо посмотреть.
Спрыгнув с коня, он побежал в палаты вслед за Соловьем.
Жаль, что Мастер Восьмой вовремя тут не объявился. Хочет спасать Псаря — пусть спасает. Но для Шепота уже поздновато.