Василий, пропустив слова Шепота мимо ушей, только бросил ему: "Ты, главное, горло береги старик." А вот на Соловья оглянулся недовольно, и даже схватил его за локоть. Вроде взрослый дядька, но толкуешь ему, толкуешь — и не понимает! Рощина прямо разобрало:
— А ты получше присмотрись, Одихманьтич! А то небось ты только видишь три сотни стариков, которые уходят от возмездия. А ты получше присмотрись! Мож чего еще увидишь! Может, увидишь три сотни полоцких матерей, к которым сыновья вернулись, которых сейчас Прошин к бою готовит! Или три сотни детей, которые сиротами не остались! Я сабелькой завсегда не прочь помахать, когда за себя только решаю. Но нынче не за одних себя решаем! Ты человек вольный да лихой, тебе и так сойдет, трава не расти. А меня с детства приучили людей в бою не жалеть, да до боя беречь. Вот и берегу!
И еще было кое-что, почему Василий смотрел на старых солдат с облегчением. Он помнил историю о том, как царь Иван обрек всех жителей кощеева царства на смерть и мучения. И царь Иван-то, конечно, поступил правильно — нельзя было иначе спасти ни Русь, ни царевну, ни себя, но... Приговорить столько правых и виноватых, даже не зная, кто из них кто? Маринку, например. Может, это было слишком? Но и иначе-то как было? Никак! Такой был момент, или, как Фока сказал бы, такая масть вышла. Василий несколько раз себя спрашивал, как бы сам поступил на месте будущего царя? И всегда отвечал себе: " Да так же". Легко быть героем, который только хорошие дела совершает, мечом помахивая. А ты попробуй выбирать между большим злом и еще большим!
Но теперь, глядя на то, как бывшие головорезы ликуют, что их служба окончена, что им не нужно больше убивать и умирать, княжич видел — вот этим трем сотням Осьмуша подарил второй шанс. Все сплошь они были воины и убийцы, и Соловей был по-своему прав — по справедливости их стоило перебить и закопать в одной яме. Но... сколько там, в кощеевом царстве было тех, кто не заслужил быть раздавленными каменными плитами и утопленными в потоках нечистот? Не заслужил замерзнуть в пути или обезуметь, пожирая человечину? Сколько их было? Сколько-то. Пусть эти вот убийцы получили свой второй шанс за них. Может, не совсем ровно. Но хоть как-то. Мертвых все равно не воскресишь.
На секунду в разбредающемся воинстве ему даже померещился знакомый шлем с искорженной личиной. Но это был не Всеслав.
И все же княжич даже головой качнул, так он парня зауважал.
"Вот молодец!" — подумал про Осьмушу. — "Вроде бестолковый, а подишь ты... взял и явил чудо! Ведь это чудо, когда уже с жизнью простился, и вдруг говорят — живи."
Но стоило только Мастеру Восьмому раскрыть рот на Соловья, как все восхищение сдуло. Василий сразу сжал губы в струну.
— Да, очень великодушно. Только ты не Настасью одну спасаешь, а отца своего, или кто он там тебе. Можешь ты ему позволить или не можешь — это я не знаю, но нам с Маринкой за Одихманьтича этому верзиле отомстить ты не запретишь, если что вдруг. Имей в виду.
Зря этот новояаленный недокощей про прощение заговорил. Ох зря. Если уж до конца судиться да рядиться, кто кому чего не прощает, не в пользу его братии счет получится.