— Добро! — тряхнул головой в шлеме Рощин, левой рукой удерживая поводом гарцующего жеребца, а правой уже поигрывая от нетерпения копьем. — Давай, закрепляйся на реке. А я постараюсь, чтоб им было теперь не шибко до тебя!
И отпустил повод, и поддал Вихрю — поехали! Василий, конечно, был уже не такой свежий, как в начале битвы, да и пощипала его сталь кощеевских воинов, но когда на коне — так и сил прибавляется. Ведь это ж скачка! Это ж полет! Это песня! Это ветер!
Вот все было в Маринке ладно — и хитрый черный глаз, и упрямство, и тугая молодая плоть, и задор, и греховная сладость ее поцелуев, одно было не в масть Василию — что лошади ее не любили. Как бы он хотел потом, когда солнце появится, оседлать с ней двух горячих коней и унестись подальше в степь, чтоб в ушах свистело и под ложечкой забирало перед каждым пригорком! Чтоб трава стелилась позади, а цветы клонились бы вслед проносящимся всадникам. Ух! Это было бы дааа!..
Но война — не для мечтателей, и Рощин не стал долго вздыхать по тому, на что и надеяться-то не стоит, а стал глядеть вперед да по сторонам. И выглядел, все, что нужно было.
И тоже дух захватило, но уже по-другому совсем. Как тогда, когда Соловья в корчме увидел да латников гетманских, героев сказок. Недобрых сказок, которые рассказывал его дед, про лихих конников, которых боялась и ненавидела вся Русь — зловещие кощеевские хоругви!
"Ну уж посмотрим, не проржавели ли вы там за столько лет!" — подумал про себя Рощин, и ощутил, что запал, задор, который в душе проснулся, был правильный. Хороший такой задор. Боевой!
Надо было выбрать, кого атаковать. И выбрать было из чего. Василий прикидывал, что с их атаки они, должно быть, рассеют один вражеский отряд, если повезет, а потом придется отступать, чтобы перестроиться (это если найти красивые слова вместо "спасать свои жизни"). Но кого же ценнее разбить? С одной стороны, Кровавым без доспехов будет проще переправиться потом через речку. С другой - мост еще нужно удержать, пока под него заложат заряды, а пробиться сквозь баррикады проще будет Костяной. Но Василий выбрал все-таки Кровавую. Чутье подсказывало, что в Костяной полоцкие всадники имеют больше шансов завязнуть сразу, а этих, легких, может, и сомнут подчистую. А бить надо туда, где больше урона нанесешь, неважно, чем воюешь, острой саблей или конной сотней, суть одна.
Тут еще начали его окликать — и вообще будто крылья выросли за спиной почище, чем у тех гусар! "Откуда они меня знают-то?!" — только и мелькнула мысль. А сам выехал перед ними, прокрутил копье над головой и гаркнул:
— А ну стройся! Подравняйсь! Подравняйсь! К атаке! Копья к бою! Мечи вон!
Снял шлем, зажал подмышкой, подставил лицо свое, покрытое запекшейся кровью, под горячий, пахнущий гарью и порохом ветер. Не освежает, зараза. Зато все видят теперь.
— Да, Рощин я! А вы что ж, неужто те храбрецы, что на кощеевцев поскачут вместо пира!?
Показал в ту сторону, где гарцевала Кровавая, споткнувшаяся о баррикады, пока еще не видящая, что за удар готовят ей с фланга, да проехался вдоль строя, нарочно своим копьем задевая выставленное оружие. Клинь-клинь-клинь-клинь-клинь! — лязгает легонько сталь о сталь. Для бойца это заместо музыки. Ну и пару слов надо сказать. Русский человек так не привык, чтобы сразу в капусту рубить. А пара слов на такой случай как раз у Рощина имелась, да и в горле еще не совсем пересохло.
— Вижу теперь, что те самые! Ну, слушай! Тут кощеевцы ни с того ни с сего решили, что они поболе, чем кучка злобных стариков-убийц! Пора им напомнить, кто победил в войне! Мы победили! Еще мой дед их бил! Тогда победили — теперь и снова побьем! Не для удали! За город! За семьи! За людей! За всех, кого они жизни лишили! Вломим, чтоб взвыли напоследок!
Надел обратно шлем, застегнул ремешок.
"Ну все! Теперь — держись, ребятушки. Будет жарко!"
— Подравняйсь! За мнооооой! ВПЕРЕД!
Поехал сперва чуть спокойно, а потом как дал шпор Вихрю!
— В атаку!
"Ну, где ты там, пернатый! Доберусь до тебя!"
— Выходи на бой, рыцарь! Сразись со мной!
И чует сердце: этот — не Шепот, отказывать не будет. Уважит поединщика. И заныло сладко сердце от азарта лютой схватки.
"Всех убивайте, ребятушки. А этот — мой!"