Поначалу это и была игра. Недетская, конечно, раз играли в нее черноокая красавица с созревшей сильной плотью и мужчина с сабельным шрамом на лице, из таких, что привыкли действовать, а не ворон ловить. Но все равно затеял этот танец княжич, чтобы женщину развлечь, чтобы не кривилась да печалилась, а улыбалась, чтобы глаз, тот, что живой, блестел от азарта, а не от слезы. Чтобы жизнь нелегкая, каличная, обетами да зароками пересоленная, и доля геройская хоть немного повеселей были да поинтереснее. А раз для веселья — значит игра.
Но так бывает — заиграешься, и уж не различаешь, где оно понарошку, а где по-серьезному. Когда отроком играл Василий на дворе с ребятней, бывало, до драки доходило, просто потому что позабыли, что игра, что камешки на кону да листья, а показалось — жизнь и честь. А тут-то... тут не камешки, тут страсть живая, тут женщина: косы по ветру летят, кровь играет, лукавится, дразнит. Улыбается! Какая к черту игра?!
Выплясывал он вокруг нее, выплясывал, все землю каблуками убил. Жара! Да и сама Маринка, кажется, поднеси лучину — вспыхнет. Тут уж что, "либо пан, либо пропал", так пословица говорит.
И не заметил, как совсем близко сошлись сами собой... уже дыхание по щеке скользит, уже вот она, любимая, в руках оказалась, уже так переполняет, что рука дрожит, которая, бывало, не дрогнув, одним ударом жизни людей лишала. А тут — вот так! Непросто владеть собой, когда единственная рядом.
— Пошли к воде! — не то шепчет, не то стонет, едва стихает музыка, тянет зазнобу свою прочь из круга, через толпу. "Расступись да на пути не стой, а встал — не жалуйся".
Река или озеро — все равно: где вода, там и заросли, что еще от деревьев остались в этот век всеобщего увядания, там прохлада, там...
Привел княжич Маринку на зеленый берег, вдохнул озерный воздух грудью. Вроде и праздник шумит, да где-то в стороне, вроде и война идет, да где-то стороной, вроде и плетут козни свои темные древние боги, и смотрят с завистью и презрением на смертных, да не здесь. А здесь только милая ласки ждет. Что горячить может сильнее, чем когда девка, пудовой железкой из врагов дух вышибающая, от пальцев легкого касания сильнее дышать начинает?
Усадил Василий Маринку под ракитой, хотел умыться с распылу, подошел к воде. Глянул вниз, кувшинки разгоняя, на отражение свое, а потом на Маринку взгляд перевел. Улыбнулся чему-то, вынул нож да скользнул пальцем по лезвию — острое ли?
— Спой мне, милая. Спой что-нибудь!
Знал он, что не такая уж мастерица петь Чернавка, помнил, как горланила она в ладье гуслярской, но... иногда просто хочешь голос услышать, и знаешь, что он милее всех певчих птиц и сладкоголосых песенников в мире.