В наступившей за скрипуче-отвратным хрустом тишине раздалось еле слышное "...лять!" — это выдохнул видавший виды Василий. Виды-то видал, и как людей на кусочки режут, и как в петле болтаются, и как конями топчут. А как сами себе в глазницу железку засовывают — нет. Настолько не ожидал такого, что даже вмешаться не успел.
А Варандеичу — хоть бы что. Выдал свою отповедь и стоит, рукояткой покачивает.
— Всеслав... ты... вынь-ка эту штуку из глаза, осторожно, и не делай так больше. Никогда не делай! — попросил он бывшего кощеевца. — Хоть тебе этот полудурок с гуслями скажет, хоть я, хоть кто!
После этого он поворотился к Осьмуше.
— Ты, парниша, больно борзый и дерзкий для своих младых годков. И по-хорошему, не тебе с меня ответа требовать, ни с любого из нас. Но раз уж ты вроде как жизнью рисковал, чтобы письма доставить, так и быть, я тебе отвечу. И Всеславу отвечу. Только раз уж мы тут про планы говорим, все посторонние пускай вон выйдут. Казимир, эта шантрапа, и все остальные, кто к делу не касается. А наших всех позовите, монахиню, Маринку, там... Соловей пусть отдыхает только.
(продолжает, когда посторонние уйдут. Торквальду, думаю, тоже до этого мало дела)
— Так вот, отрок. Осьмушей тебя зовут? — решил начать с парня Василий. — Ты, видать, ратную науку усвоил кое-как, мечом махать научился, а главной премудрости не рассказали. Так послушай, коли станется, головушку свою непутевую убережешь, может, и сам в начальники выбьешься. Все, кого ты тут видишь, конечно, не солдаты. Но война — это война, а битва — это битва, и мы когда путь выбираем, а когда битву ведем. И когда путь выбираем, все эти вот герои — Маринка, монахиня, Фока — все они свое слово говорят. Иногда со мной соглашаются, иногда спорят, но как-то выбираем все же, куда путь держать, что делать. А когда бой идет — командую я. Не потому что я себе это возомнил, не потому что я знатнее, и даже не потому что кот, про которого ты в письме у Даньки читал, мне книгу отдал. А потому что я единственный, кто здесь это умеет. Как гусляр — на гуслях бренчать, а Мирослава исцелять. Все остальные акромя своей жизни ничьими не распоряжались, а меня этому смолоду учили. Я на Быстринке против Берендея уже десяток в бой водил, когда ватажников били на шляхе — конную полусотню, а раз и хоругвью правил, когда воеводу пулей срезало. А командовать кто-то — должен! Потому что иначе будет, как в Злобине было! — княжич с досадой хлопнул ладонью по столу. — Я там не был, но вон, у Фоки спроси али у матушки: пол-города перебили-развалили и чего добились? Или как с Чернобородом — за одного израненного троих наших отдали! И да, найдутся те, кто приказы мои не исполнит. Иногда с места виднее, как действовать. Иногда момент подсказывает. Я на то и командир, чтобы видеть, как кто действует, и других направлять, чтобы человек по упрямству или по находчивости не погиб, а пользу в бою принес. Так бывает, что люди, особенно не ратные, не приученные, по-своему норовят. Вон, я приказал без пощады биться в Корчме — потому что в толчее тот, кто "сдается", в спину бьет при первой возможности, а там с нами Данька был, непривычный, замешкается еще. А Фока взял и нарушил приказ — корчмаря живым взял. Что ж... Там так было, что это к месту выходило. Пускай! Но это — одно. А другое — из боя сбежать, как гусляр.
Василий кивнул в сторону Лелислава, не глядя на него.
— Теперь, ты спросил, как дело было. Ну что ж... так и быть, пусть все знают, а кто был — те подтвердят. Как пришли мы в город, тут я сказал: расходимся толковать с вельможами, после — бить кощеевцев. Все согласились, никто против не был. Собрались вместе. Торквальд выпросил вас в чащу забрать. Я нарочно Лелислава с Фокой подождал, чтобы без них это не решать. Вернулись — сказал ли мне кто: "Ты, Василий Всеволодович, обожди, не надо нам на кощеевцев идти, потому де мы от цели отклоняемся"? Обсудили бы и решили, так оно, нет ли. Но нет — все согласны были, никто против слова не сказал. Дальше идем в корчму. Не знаю, с кем ты там бился в жизни, отрок, но много кому не по себе станет, когда знаешь, что там внутри Псарь и Шепот могут быть, и еще до ста рыл ихней братии. Шепот, чтоб ты знал, людей убил больше, чем у тебя волос на голове. И вот представь. Женщины с дружиной княжеской побежали отход ворогам воспретить, а мы вчетвером идем внутрь. И Фока колеблется, сомневается, и спрашивает, а надо ли лезть к врагу в самое логово, и что делать. Потому что непросто это, на врага идти, когда это не соломенное чучело! И я ему говорю, что делать, ему и каждому. А этому певуну, конечно, тоже не по себе. Он вдруг начинает артачиться, дескать, а давайте поговорим, а вообще что мы тут делаем — это когда Маринка с монахиней уже убежали с врагом биться. И когда мы вместо разговоров в бой идем — сбегает. Как ты сказал? Думы разные у нас? Думы разные должны быть, пока в бой не ввязались, а когда ввязались, дума должна одна быть — как победить да как своих уберечь, — подытожил Василий свои слова. — Запомни это покрепче, Осьмуша, авось пригодится.
Он посмотрел на парня уже помягче.
— Что до того, в чем меня этот прыщ обвинил, то ни с какого пути я не сворачивал. Казимира ты в пример не приводи — на нем метка не воинская, а иная. Воины-кощеевцы — все гнилые нутром. Но ладно. Пусть не все. Пусть приходят и винятся, складывают оружие и сдаются — тогда им пощада и суд. А они плетут заговоры и козни. И не какие-то там заговоры и козни, а против нас всех, против нашего похода за солнцем. Что, мало что ли нам палки в колеса совали? Яноша помните? Кто ему денег дал, чтобы бояр подкупить? Немалая сумма! Откуда она у палача? Откуда он знал, что ко мне гонец ехал, чтобы его перехватить? А что вам кот-баюн говорил, помните? Как они с Хапиловым стакнулись, чтобы нам со скатертью помешать? А кто тульского богатыря от нас выманил, чтобы ослабить? А здесь, в Новгороде, первейшие кощеевы люди — самые близкие: один псарь-урсолак чего стоит. А Шепот — не просто убийца, он у них — главный в заговоре, это Казимир подтвердил. И очень жаль что мы его достать не смогли здесь, сами, не дожидаясь, когда гад ударит, и чью-нибудь жизнь заберет, как Кот-Баюн Поундсову. А те кощеевцы попроще, что с ними тут засели и под их указку действуют — сами свой выбор сделали. Может, где-то и ходят такие, что с воинскими метками, но раскаявшиеся. Я в это не поверю, пока сам такое чудо не увижу, но может быть. Но — не эти! И они до нас прямое касательство имели.
Василий окинул взглядом всех собравшихся.
— Но пусть бы даже не имели. Везде, где мы были — у Лукоморья ли, в Степи ли, мы решали, что зло, которое корни пустило, выкорчевать надобно. И с порчей из озера бились, и Хапилова извести решили прежде, чем с нас того ханенок попросил. Потому что мы — герои. И каждое место, через которое проходим, лучше должны оставить, чем до того, как мы пришли, — "даже если это город воров и торгашей", чуть не добавил Василий, но сдержался до поры. Все же воины местные им помогали и погибли. — И Скотник да Шепот не лучше Хапилова, одним миром мазаны. Может, не такие мерзкие, но они — Зло. И те, кто им служит — тоже! — и при этих словах княжич даже головой мотнул.
— А теперь, отрок, и вы, тоже, все сами подумайте, когда этот певун из боя со Злом сбежала, меня он предал, или вас всех. Да, я его не люблю. Да, он меня норовит задеть при каждом случае. Он спорит со мной просто ради спора, потому что сам хочет главным быть. Но это наше с ним дело. Доиграется — получит от меня плетей — успокоится. Черт бы с ним! Хоть он меня опорочить пытается — мне солнце дороже. Но когда он сбежал — он не меня предал, он нас всех предал! Именно потому всех, что все вольны свое слово сказать были — идти на кощеевцев, али нет. Но пошли все. И он предал — женщин, что на берег побежали, Фоку, что не побоялся в корчму лезть, Даньку, что нам свечку держал. Он сбежал, потому что ему так захотелось. И он сбежит еще раз. Знаете почему? А вы на него посмотрите. Он же думает, что он прав, что право такое имел — нас всех в бою бросить. Он за эту мнимую свою правоту готов в меня ножичком сунуть. И поглазеть на то, как Всеслав сам себе глаз вырежет.
Василий подавил желание сплюнуть.
— Да, я горячий человек, я терпеть не могу предателей. Но бывает по-разному. Помню, на Быстринке два паренька, вроде вот Осьмуши, только похлипче, бросили оружие и сбежали. Поймали их, скрутили. Так на них лица не было, повинились. В Орде бы их под нож — а у нас не так: копья в руки да поставили их в первый ряд. Один погиб, а другой благодарил потом, что дали ему позор смыть. А этот певун — взрослый муж вроде бы, вон седина уже. Я ему сразу сказал, чтобы он до греха меня не доводил и с глаз моих шел. Не сдержался, чтобы его рыло предательское из корчмы не выкинуть, когда он ребенком прикрываться стал. Вспылил. Не люблю предателей. Но кое в чем он прав — не мне одному решать, быть ему с нами или нет. Мы же в Новгороде? Тут же хлебом не корми, дай всем вече собрать да проголосовать, вместо того чтобы заразу из своего города вышвырнуть! Но пусть, со своим уставом в чужой монастырь не лезут, вот и давайте решать по-новгородски. Пусть этот... человек перед нами всеми, кого он предал, повинится, и тогда уж пусть каждый решает, гнать его или оставлять. Но не иначе. Пока он вины не признает — я с ним дальше не пойду, и жизнь свою не доверю. И ваши тоже ему не доверю. И пусть до тех пор он на глаза мне не попадается: он меня ножом пырнул, а я даже сабли из ножен не вынул, чтоб дите какое в комнате не задеть — выходит, задолжал ему. Так у меня не заржавеет.