Василий, оказавшись на берегу, не сразу понял, какая силища тут поиграла. Изрытый берег, порубленные кощеевцы, смятые ядрами свои — что ему были все эти тела? Да, молодые воины отдали свои жизни, ну так не это ли воинская доля? Мало ли он видел загубленных юношей, мало ли полей, усеянных костьми и битым воинством? Не по его воле они тут были — по приказу своего князя. Где война — там и убитые, а крови бояться — за саблю не браться.
Чернавка, Соловей да Мирослава — вот кто его занимал по-настоящему. Темная одежда Маринки была пропитана кровью. Монахиня бродила среди тел, видно, с ней все в порядке. А Соловью, видать, хуже всех досталось — весь в ранах, еле дышит.
— Как ты?! — подбежал к девке, не зная, что сделать: коль обнимешь — не будет ли больно? Зацепило, видно. — Что тут было у вас? Как Соловей?!
Бойцы-то отходили босле рубки, им простительно, а вот воевода старый телится. Да еще бы — десять лет у них под носом заговор зрел, а они палец о палец не ударили, не то что щитом о щит.
— Чего ждем-то? — налетел княжич на воеводу. — Не видишь, живой еще! Вели носилки мастерить из щитов — и понесли до постели!