Хоть сам Василий вроде как, отвечая на вопрос Франца, и распорядился всем отдыхать, его собственный роздых не клеился. Дел-то было немного — успокоил коня, почистил одежду да проверил оружие. Но простая и привычная работа, которую он за время путешествия привык делать не задумываясь, не помогала отвлечься от неприятных дум.
Быстро перестала его занимать книга Хранителя, без особой охоты ел он кашу, без волнения слушал, о чем мастерски пел Лелислав (хотя гусляра Василий и недолюбливал, не признавать его таланта даже он не мог).
Перебирая кольчужное полотно бахтерца и клещами подравнивая погнувшиеся от удара колечки, Василий в голове ворочал отговорки. Все они были хороши на первый взгляд, но все — как гнилые яблоки: с одного-то бока вроде красные, а по запаху чуешь, что гниль. И про то, что поход их важнее личных пристрастий, и глупо подвергать их обоих опасности, когда и так впереди чудища да кощеевские козни ждут. И про то, что он-то роду княжеского, и как бы его родители на него смотрели теперь, коли знали. И про то, что видит он, какие характеры им от рождения достались, что искры и так уже летели, как от двух сабель скрещенных, а дальше и того крепче пойдет. И про то, что он то крещеный, в Бога верит, в церковь ходит, а она? И много еще про что.
Но каждый раз, как брался он за какую-то из этих мыслей, так кривился весь, и чувствовал, будто холодные разумные руки смыкаются на шее у какой-то живой твари, мягкой и теплой. И будто все это где-то внутри у него делается. И от этого так неприятно ему становилось, что сам не замечая, мотал княжич головой, как будто пытался то ли хмарь развеять, то ли руки те скинуть, пока хруст не раздался от ломаемой шеи этого маленького, теплого и живого существа.
Сидел он так, сидел, извелся весь. А тут еще гусляр подливает масла в огонь, душу травит — про героев, про цариц, про любовь. Вот зачем, спрашивается, развел эту волынку: тот не осмелился, этот с ума сошел, третий на сто лет постарел... Как нарочно выбирал, подлец! И не скажешь же ничего — потому как откуда ему знать? Ну, выбрал человек песню такую, чего теперь, со всех неугодных голову снимать? Вот что бы сейчас Василий хотел — так это набраться зелена вина по самые брови, до зеленых чертей, до тошноты, вот с Фокой хотя бы можно было бы пображничать! Да только у Малаха на корабле выпивки не водилось, а про запасы Никаса Василий не знал. Так и сидел трезвый, печальный и злой.
Ну и дошел уже до точки: не выбрал ни слов никаких ловких, ни причин важных, а все одно — больше терпеть не мог. Дослушал княжич песню до конца, отложил броню, похлопал в ладоши для порядку, подошел к Маринке и сказал:
— Дозволь с тобой с глазу на глаз словом перемолвиться.