И снова все было Василию не по нраву.
Как сказал эдак просто воин гетманский про то, что пытать его несут, так аж скривило княжича, как будто кислое что съел. В его мире с врагами бились насмерть, но если уж брали в полон — сажали после победы с собой за один стол: пей, ешь, радуйся моему гостеприимству да тому, что цел остался. А коли я к тебе после в плен попаду — там уж сам решай. Всякую сволоту — убийц-душегубов, колдунов да извергов — конечно, и вздернуть могли и даже на костре спалить, если опасения были, что восстать может, но чаще их и в плен-то не брали. А вот чтобы пытать... Нееет, такого княжич не делал никогда. Ну, положим, во дворце при Елисее был заплечных дел мастер, но то царские дела! Заговоры надобно раскрывать, тут уж не попишешь ничего. И то речь а предателях. А тут... ну, враг, да, ну лютый, ну, непримиримый, но ведь он честно против их отряда сражался. Мешает? Ну, ножом его по горлу и весь сказ. Иль отпустить на все четыре стороны, коли поклянется против русских людей зла не замышлять.
Однако же не Рощин этого старика в плен брал, и не ему по военным понятиям было его жизнью распоряжаться. Потому он молчал, хоть и хмурился. Не укладывалось у него в голове, как такие люди могут таким благим делом заниматься. Но успокаивал он себя, что покуда никто никого еще не пытает, погрозить — то иное дело.
Зато когда ворожей показался, Василий с трудом руку от сабли удержал. Ну натурально — колдун! И голова козлиная — то Сатаны символ! Как можно с такими людьми знаться?! Удивительным образом княжич точно знал, что погадать у цыганки — грех невеликий: исповедался, покаялся, свечу поставил — и ладно. Но вот это вот чудо косматое о куриных ножках — это совсем другое дело. И внутри его не отпускало чувство, что воздух липкий, и налипает налетом на душу прямо.
К счастью, ладанка материнская на шее защищала от всяких таких дел, но уж когда монахиня к выходу устремилась, не выдержал Василий и за ней вышел. Подальше от срамного действа.
— Так я толком тебя и не поблагодарил, матушка, за то что метку чародейскую с сердца моего свела, — сказал он. — От всей души тебе поклон, а то б пришлось такое же непотребство претерпевать.
И поклонился. Перед божьим челвоеком и княжичу голову склонить не зазорно.