Василий не удивился тому, что кощеевы конники напали на Чернавку. Понимать же надо: всякий палач не свое клеймо ставит — царское клеймо ставит. Не меняется ничто от смерти палача. Правда, и Кощей тоже умер, но клятвы, которые давали его подданные, Василий был уверен в этом, оставались настолько страшными, что нельзя было от них отречься.
Бывали в его жизни стычки с кощеевцами, хоть и немного — редко они забредали к тем заставам, где княжич служил службу. Всегда они были суровыми воинами, а бились отрешенно, словно не за живот, а по обреченности какой-то. И эти, видно, не были исключением.
Не чувствовалось в них ни удали воинской, как в берендеевых нукерах, ни жажды вырвать у жизни кусок пожирнее, как у ушкуйников или бандитов с большой дороги, ни просто злости загнанного зверя, как у "лесных братов". Кощеевцы не несли смерть.
Они сами были смерть.
И Василию казалось, что не так им важно, убьют ли они Чернавку или сами погибнут. А важно лишь, что не могут в одном мире, под одним небом быть они и она. Оттого и кинулись на маленький отряд единодушно. Не могли иначе.
Княжич сразу подумал, что ей не пережить схватки. Но про то пусть бы Соловей беспокоился. Схватив свою фузею, Василий прицелился, и тут Соловушка показал себя! Засвистел, как будто тысячу могучих ветров кто-то свил в одну веревку да принялся хлестать плетью из этой веревки!
Василия, который рядом с Соловьем стоял, ажно на полшага отклонило, чуть зря пулю не истратил. Дааа, не потерял прежней силы, видать, разбойник, коли цельного латника кощеева пересвистеть пополам еще может.
Не стал Василий тратить заряд попусту — не можно было приложиться как следует, а выхватил саблю да ринулся на того, который Соловья зацепил. О дочке-то старый разбойник позаботится, о себе ль позаботится?