Хельги не видел, что стряслось с Ольфруном. И сложно сказать, что бы он сделал, если бы увидел. Оставить человека с переломанными костями в такой мороз — не лучшее деяние. С другой стороны, может, смерть от холода достаточно легкая — тело немеет, ты замираешь, засыпаешь, боль уходит... С третьей стороны, рисковать кем-то из своей команды, отыскивая следопыта, не зная наверняка, жив ли он — тоже блажь. Да еще и рискуя ведьмой, которая вполне могла замерзнуть насмерть, пока викинги возились бы с поисками.
Словом, выбор был нелегким, и если бы у Хельги был воображаемый всевидящий друг, он непременно поблагодарил бы богов за то, что они избавили торговца от такого дела.
В другое время и при другой погоде Хельги был бы рад всему, что с ним происходило. Но не сейчас, когда им угрожала опасность закоченеть насмерть, до состояния резных деревянных идолов, только не резных.
Войдя в туман, торговец добрел до гейзера и осторожно положил ведьму у самой воды. Кажется, она тихонько что-то простонала. и это было хорошо. Хельги немного полежал, приходя в себя, ощущая лицом, как оседают теплые капельки воды. Потом стряхнул с себя и с Инге остатки снега — тут, вблизи источника, он таял довольно быстро, а оказаться в насквозь мокрой одежде было плохой идеей.
Холод не берет человека сразу, но и отпускает неохотно. Тут нужно время. Хельги знал, как больно бывает, если закоченевшие руки опустить в горячую воду, и потому не стал опускать ведьму в гейзер. Вместо этого он снял с себя куртку и кольчугу, положил рядом меч, щит и лук, чтобы они были под рукой, если что случится, а еще снял с ведьмы платье и закутал в него ее ноги. Потом накрылся вместе с ней медвежье шкурой, обнял ее со спины, прижавшись всем телом, и сложил вместе ее непослушные, безжизненные ладони. Обхватил их своими.
И сделал то, что так хотел раньше — втянул носом ее волосы, этот мед, пахнущий пеплом. И выдохнул теплый воздух из груди — туда же, в место, где затылок переходит в шею. И еще раз. И еще. Теплый воздух из своих легких — ее волосам. Тепло своих ладоней — ее ладоням. Тепло своего живота — ее спине. Все тепло, которого у него, взрослого, большого мужчины, хватало с избытком, которое умножалось под медвежьей шкурой, которое не могла отнять зима, слабая здесь, вблизи гейзера,
"Возьми мое тепло. Возьми мое тепло. Возьми мое тепло и оживи. Я просто человек, и я не умею колдовать с травами, не умею говорить с духами. Боги не говорили со мной. Со мной говорила только ты. Возьми мое тепло и живи, и говори со мной снова."
И еще вдох и выдох. И еще. И еще. Пока где-то там, внутри нее не треснет корка льда.
"Зима, отдай мне ее! Смерть, отдай мне ее! Пусть она не моя. Но пока я рядом — и не ваша."