Мать, как и было раньше, оставалась для Шанкэ всем. Слово её не могло поддаваться сомнению, а поступки её совершались лишь в угоду Великого духа, душам предков и единственному сыну. Винона была всемогущей, всезнающей и бесстрашной, и учила маленького чероки быть таким же, несмотря на несчастья жизни.
Но что делать, если совершенный образ, который видел в матери Шанкэ, дрогнул?
Он заметил это, когда они с Виноной впервые столкнулись с тсалага, жившие в Спавино-крик. Настоящие люди в этом месте были действительно свободны от чьей либо воли и могли жить так, как пожелают только они. Однако, как казалось ему и, видимо, его матери, эта привилегия была присуща только белым и черным, а никак не краснокожим. Всё, что мальчик видел в Линчберге, словно повторялось, но с отвратительной иронией: народ чероки на своей земле был преисполнен высокомерия, разврата и лживости, иногда сын шаманки чуял неприятный кисловатый запах тех самых змей-маниту, обитавших в горле бело-чёрных. Он чувствовал себя обманутым. Он чувствовал себя злым.
Школа, наполненное пылью здание, напоминало ему тюрьму, где он должен отбыть наказание с восьми утра до четырёх вечера пять дней в неделю. Правда, за что его таким образом наказывали, он совсем не понимал. Одетые в строгие блеклые костюмы тсалага и, временами, белые дьяволы, поджидали его в тесных классах и пытались объяснить, как правильно говорить на английском, умножать и делить. Зачем-то ему рассказывали о том, как бледнолицые приплыли из далёких земель под называнием Европа, как они сражались друг с другом сотни лет назад и почему они это делали. Шанкэ честно хотел, следуя воле матери, стать умным и образованным, но лишняя, бесполезная информация упорно не хотела усваиваться мальчиком, несмотря на старания. Он знал, как сориентироваться в незнакомом лесу без карты, умел отличать съедобные грибы и ягоды от ядовитых, а также мог видеть, хоть и не в совершенстве, загадочный мир духов, дабы отвадить от себя несчастья и привлечь удачу. Ему было грустно наблюдать, что находясь среди стольких тсалага, этими знаниями и навыками владеет лишь он и Винона.
Ему было достаточно посетить школу-тюрьму три дня, чтобы понять причину этой возмутительной слепоты перед своими коренными традициями. Иисус Христос, великий шаман, как говорила о нём мать. Вернее люди, которые так яро почитали его и его символ - крест, на котором он был распят. Духи, которых бледнолицые привезли из своей Европы были одновременно и похожи, и различны с теми сущностями, которых слышал и видел Шанкэ: ангелы, духи добра, и демоны, духи зла, которые приравнивались к змеям-маниту, зимнему чудовищу Вендиго и тому, кто впервые связался с мальчиком, пауку Иктоми. Великая глупость христиан была в том, что Великий дух и воплощения лесов и рек, приносящие удачу и здоровье при подобающих дарах, по их мнению тоже считались "демонами". Эти верующие бледнолицые и, что было ещё страшнее, тсалага не терпели, когда в их присутствии говорили о ком-то кроме Иисуса и отца его, Господа Бога, и имели тягу к немедленному "исправлению заблуждающихся". Жутко было наблюдать, когда плачущего, сжавшегося за своей партой одноклассника-чероки бьют по пальцам линейкой и грозным криком призывают отбросить прочь "старые бредовые сказки про демонов" и принять веру в Христа. Но к облегчению Шанкэ, он видел в глазах этих детей искру неповиновения, которую, если постараться, можно раздуть до яркого костра. Оставаясь твёрдым в своих убеждениях и не поддаваясь и словесным, ни даже физическим нападкам учителей и горожан, он решил не давать христианам поглотить своими догмами и правилами своих соплеменников.
События прошлых лет в Линчберге будто отражались в кривом зеркале - маленький и наивный тсалага воспитывает других таких же тсалага культуре, которую должны воспитывать в них родители. Он водил их по окрестным лесам, учил плавать, различать съедобные и ядовитые грибы с ягодами и драться на палках и ножах. Обучая их стрелять их из лука, он давал им знания, как выследить и поразить кролика или утку себе на ужин, чтобы не умереть с голоду в случае, если они останутся в лесу на ночь. Конечно, главным уроком юного чероки было знание о Великом духе и остальных сущностях, пронизывающих мироздание, как нужно себя с ними вести, чтобы не прогневать и, при должной удаче, задобрить их. Вдохновленные рассказы мальчика настолько влияли на его сверстников, что они становились смелее и свободнее перед строгими догматиками Христа и могли пойти за своим лидером куда угодно, лишь бы подальше от ненужных сковывающих законов. К предателям и лгунам он выказывал особую неприязнь и подобные случаи вставлял на суд всей его шайки мальчишек, чтобы защитить их от змей-маниту, заползавших в глотки даже не-взрослым. Он считал, что делал из них счастливых людей и тем самым привносил немного добра в этот холодный мир. Сам он был счастлив видеть, как Винона тепло улыбается ему, видящая его благие поступки и непоколебимость в истинной вере тсалага.
В четырнадцать лет Шанкэ совершил поступок, о котором не осмелился рассказать даже матери.
Отец Стоун оказался не таким, как учителя с линейками и тяжелой библией. Он был намного хуже. Запах духов, который окружал его, не был тошнотворно кислым, как у лживых змей-маниту: он был жгуче-горьким, как у зимних чудовищ-людоедов, несущихся верхом на вьюге. Слова грузного и неприятно улыбающегося священника были колкими, словно иглы, а якобы доверительные прикосновения и похлопывания по плечу будто кусали морозом. Если змеи, выползавшие из ртов бело-чёрных лжецов извивались и часто трусливо прятались, когда им угрожало раскрытие, то окровавленный белошкурый Вендиго, постоянно бродящий у Стоуна за спиной, долго и упорно добивался своей цели: обратить Шанкэ в христианина любой ценой. Кипящий бунтарской кровью чероки всякий раз отмахивался и сбегал от мерзкого тсалага, но в их последующие встречи слуга Вендиго обходился с мальчиком всё более жёсткими словами о грехе и демонопоклонничестве. Последней каплей для Шанкэ стала гневная пощечина священника на заявление о том, что вера в Христа оболванила великий народ чероки и делает их только похожими на бледнолицых лжецов и пропойц. В мальчике вспыхнула ярость, его клятва чуть было не заставила его потянуться к ножу, с коим никогда не расставался. Однако в этот момент покровитель четырнадцатилетнего тсалага, который восемь лет назад связал его с клятвой кровной мести всем злодеям на его земле своей нервущейся паутиной, паук Иктоми с улыбкой шепнул:
- Предатель.
- Умрёт, - шёпотом, почти одними губами ответил духу хитрости и насилия Шанкэ, завороженно смотря на голодно оскалившегося Вендиго за спиной Стоуна.
Убегая от священника, он слышал, как тот обещает прийти в дом их странной семьи на обед, чтобы поговорить с его матерью. Коварные нити духа паука оплетали его ноги и руки, готовые исполнить данную давным давно клятву.
Забравшись далеко в лес, он подстрелил утку у озера из самодельного лука и собрал в тёмной чаще бледно-белые, как смерть, грибы, о которых часто предупреждала мать. По её словам, если их съесть даже хорошо прожаренными, спустя день человек умирает в невероятных мучениях и его душу уносит обратно в лес иссохший тёмно-зелёный Мчибчи, дух страданий и печали. Принеся утку домой, Шанкэ сказал матери, что скоро будут гости. Винона с уже знакомым сыну растерянным выражением лица похвалила его и принялась готовить стол для обеда. В момент, когда она отвлеклась на соседей, юный тсалага добавил в тарелку гостя порошок из растёртых ядовитых грибов. Разговоры Стоуна о том, как важна вера в Бога как для Виноны, так и для её сына, к радости последнего не возымела никакого эффекта: женщина-шаман упорно стояла на своём и не давала спуску холодному слуге Вендиго, естественно, видя его натуру. Поэтому священник, пообедав в их доме, ушел ни с чем. Почти ни с чем.
По всему Спавино-Крик разлетелась весть, что спустя день Стоун был найден в своём доме скорчившимся на полу и забрызганным рвотой. Все гадали, кто же мог желать мучительной смерти богобоязненному священнику, честно проводившему свои службы и ратовавшего за искоренение греха на американских землях. И только Шанкэ знал, кто виновен в этом деянии. Но раскаяния он, постепенно оборачиваемый паутиной Иктоми с ног до головы, совсем не чувствовал. Шанкэ чувствовал лишь удовлетворение не от того, что в мир было принесено добро, а от того, что из мира было искоренено зло.