Время бежало сквозь пальцы. Самурай видел это по тем солнечным лучам, что пробивались сквозь щели в деревянных стенах крестьянского жилища. Эти лучи подсвечивали пыль, а еще - они отмеряли время, которое он отпустил Омомори. Годзаэмон считал и в этом находил своё успокоение. "Скоро всё закончится. Этот долгий-долгий день, кривобокий и странный. Могу ли вспомнить такой же?" Мысли были спокойные, умиротворяющие, совсем непохожие на те чувства, что вертелись в душе парня, словно лиса и заяц, клубком.
Там были гнев и сомнение. Гнев на ронина. Безродная собака, которая посмела тявкать на того, кто выше ее по всем статьям! Всё же обида за своего господина оказалась гораздо сильней, чем те оскорбления, которые нанес ронин самому Гоздаэмону. Где-то в глубине души он удивлялся этому. Последние годы заставили его, в какой-то момент, усомниться в своей принадлежности к самурайскому роду - высылка из Хиджиямы и год, проведенный вне столицы, только способствовали крамольным мыслям.
Но теперь, стоило лишь пошатнуться исконной власти в Ишу, как появились в Годзаэмоне и понятия чести, и верность, которую и мечом не разрубить, и решимость убивать во имя своего господина. "А умирать?" - задал робкий внутренний голос. Парень задумался. Он смотрел, как кряхтит и утирает пот рукавом юкаты колдун. Уж этот бы таким вопросом не задавался и не размышлял ни секунды. Самурай усмехнулся. Несокрушимый дух Бусидо обитал в заморенном и тщедушном тельце придворного фигляра Омомори, которого придворная знать никогда особо не воспринимала всерьез. Кроме, разумеется, тех, кто увлекался составлением гороскопов или толкованием снов.
"А умирать у тебя есть решимость?" - повторил голос уже уверенней. Годзаэмон не ответил самому себе. Боялся, что не найдет ответ, потому перевел взгляд на чан с кипятком. Вода стыла, время подходило к концу. К удивлению самурая, колдун почти успел: хлам был сдвинут со своего места и вот уже можно откинуть дверцу, спускаться вниз. Навстречу залитому кровью мяснику с острым мечом. Навстречу своей смерти во имя господина.
У Годзаэмона вдруг стало сухо во рту. Он покатал языком по сухому нёбу, пытаясь собрать хоть крупицы влаги. Чтобы его голос не был хриплым, когда будет отдана команда. Откуда взялось волнение? Ведь гнев на оскорбившего никуда не делся.
Вот только его подточили два голоса сомнений - Омомори и Айюна-сан. "А ты уверен, что этого бы хотел твой господин? Чтобы ты превратился в палача, не успев послужить ему и полного дня?"
"И да, кстати, ты определился, есть ли у тебя решимость умирать за него?" - теперь голос спрашивал ехидно. Почти как Юми-нэ-сан когда маленький Годзаэмон пытался соврать, будучи пойманным во время очередной проказы.
Кровь прилила к лицу парня.
- Кхм! - он прочистил горло, оттягивая момент и пытаясь в то же время собрать всю свою волю в кулак. Однако же, никто не обратил на него внимание. Слегка растерянный, парень повернул голову туда же, куда и все, а затем, чертыхаясь, стал прокладывать путь из домика наружу.
Будто отвечая потаенным мыслям и надеждам самурая, вершить свой суд явился господин. Рёусин-сама сидел на чужой лошади, а за поясом чужого кимоно у него был чужой боевой веер, однако решимость и властность у него были свои. И в этот момент Годзаэмон почувствовал, к своему удивлению, что ему хочется защищать своего господина. Оторвать руки тому, кто посмел ударить даймё по лицу или же сварить заживо того, кто посмел оскорбить словом и делом. Рёусин одновременно олицетворял обе половины жизни самурая: его детство под присмотром лучших самураев рода Моридзуки, воспитание, следуя духу и букве Бусидо, а так же желание умереть за господина; его юность под присмотром лучших красавиц Хиджиямы, как при дворе, так и в многочисленных борделях, уроки поэзии, многочисленные попойки и скачки наперегонки, когда ветер свистит в ушах заглушая собственные мысли.
"Да, есть. У меня есть решимость умереть за своего господина", - сказал он сам себе, ощущая в этот миг какую-то гармонию и наполненность в душе. Словно язва вдруг закрылась или ветер перестал задувать сквозь дыру в стене.
Самурай придерживал поводья лошади, пока господин отвечал подлому ронину на оскорбления. Лицо Годзаэмона скривилось в гримасе отвращения, он считал, что слишком много чести этому Рио делал Рёусин, снисходя до ответа. Приходилось принимать во внимание то, о чем самурай лишь слышал - путь из Хиджиямы был непрост, да и зарубил этот наемник двоих, как только пришлось им вступить в схватку.
Полной неожиданностью для парня оказалось то, что Рёусин вытащил свои мечи из-за пояса и протянул их Годзаэмону. Пару мгновений он тупо смотрел в пустоту, вслушиваясь в слова, что шептал ему господин на ухо. Мечи отправились за пояс, левая рука вцепилась в плечо мальчишки:
- Рёусин-сама! - это было сказано тихо-тихо. Чтобы никто из крестьян не услышал непочтительного обращения к господину. - Зачем? Кто он такой, чтобы разменивать его жизнь на твою?
Ответ был не нужен. Господин сказал свое слово, он отдал приказ, потому дальнейшие слова встали комом в горле самурая. Он отпустил плечо и покорился судьбе.
Годзаэмон подошел к Айюне. Его лицо было серьезным и решительным, он совсем не походил на обычного себя.
- Рёусин-сама отдал приказ и я его выполню даже ценой собственной жизни, - эти слова были сказаны бывшей конкубине и предназначались только им двоим. - Мы должны верить в него, - он взял девушку за руку и встал рядом, но в этом жесте не было фривольности или ласки. Это был жест поддержки, которую и сам он искал в тот момент.
"Как бы посмотрел на это отец? Самурай должен защищать своего господина и в смерти. Самурай должен выполнять приказ даже ценой смерти. Что выбрать?"
Годзаэмон терзался этими вопросами, Рёусин находился в подвале. Звонкий голос Кимико отбивал секунды мерными словами мантры. Время бежало сквозь пальцы.