Когда Отбой приблизился к месту происшествия, он понял свою ошибку.
Никакие это были не мутанты. Это были обрубки человеческих тел. Голые, изуродованные до неузнаваемости, превращенные в немые сгустки концентрированной боли. Ноги и руки отсечены, уши проткнуты и отрезаны, глаза выколоты, языки вырваны. На месте половых органов - лоскуты окровавленной плоти. У одного из спины торчал его собственный позвоночник - загнутый, как скорпионий хвост, с обломанными лапками-ребрами по бокам. Видно, вскрыли спину ножом и подцепили хребет тросом к мотоциклу за копчик, а потом дернули. Запах стоял тот еще - палачи напоследок не забыли помочиться на своих жертв, в пыли вокруг тел темнели впитавшиеся зловонные лужи. Все случилось только что - может, четверть часа назад, судя по цвету свернувшейся крови и по коптящему небо обгорелому багги.
Только по татуировкам понял, что это - свои, Шершни. Узнать - не смог. Осмотрел следы - прочитал по ним, словно иные грамотеи по книжке, как все было здесь. Гнали, гнали, эти уходили на легком багги - один рулил, а двое, держась за раму, отстреливались. Потом шальная пуля клюнула водилу в затылок - легкая смерть, он сидел теперь там, внутри, уже обугленный, но сохранивший какую-то невозмутимую гордость человека, принявшего смерть "в ботинках". Багги занесло, двоих парней выбросило, пока пришли в себя после падения - те, другие, уже оказались рядом. Цепью приложили по голове одного, у второго нога сломана - наехали, значит. И разделали. Прямо живьем. Ног-рук рядом не валялось - забрали с собой. Либо съесть, либо так, повесить трофеями, чтобы страх наводило. Одежды тоже не было. Отчего багги загорелся - не понял, то ли от пули в бензобак, то ли слили топливо, а остатки подожгли. Все ценное забрали - только гильзы тускло блестели кое-где в колее.
Шакалы. Вот что происходило в этой местности. Шакалы шли войной на Шершней. А может, и на всех подряд. Так бывало, когда какой-нибудь клан все усиливался и усиливался, разрастался, а потом, когда число тусующихся вокруг мэйна бойцов становилось критическим, и им уже не хватало свозимых патрулями горючего и продовольствия, клан выбрасывал их, словно семена смерти, во все стороны, командами по пятнадцать-двадцать человек. Туго тогда приходилось таким вот маленьким группкам и солистам.
Одно из искромсанных тел вдруг еле заметно шевельнулось. Невероятно, но, значит, рейдер был все еще жив - он еще не истек кровью, потому что культи чем-то грубо прижгли. С его товарищем так возиться не стали. Слепой, глухой, абсолютно беспомощный. Адская смерть. Отбой видел всякое, но лучше быть заживо сожранным гочи, чем лежать вот так в пыли, безмолвным растерзанным куском плоти. А ведь это могло произойти и с ним. В любой день. В любом месте.
Жизнь в Пустошах была жестока. Смерть порой нисколько не уступала ей в этом.