Не может быть.
Не может, не может, не может!
НЕ МОЖЕТ, СТАРИК, ТЫ БРЕДИШЬ!
И старик верил голосу своего отчаяния, потому что этот голос давно заменил ему разум.
Верил. Сколько себя помнил - верил. Исполнял его приказы, следовал его воле, смотрел и слушал сквозь призму отчаяния.
И сейчас голос твердил ему, что этого просто не может быть.
Конечно, все просто! Он ведь правда бредит. Джим валяется где-то посреди пустыни, и его кишки жрут мелкие паразиты. А это - просто иллюзия, призванная защитить его разум.
Здесь есть вода, здесь темно и прохладно, здесь есть Ви...
Викки.
Нахуй, нахуй отчаяние! Просто нахуй! Даже если это бред, даже если это все привиделось - срать!
Старик, ты бредишь.
И что с того? Что, блядь, с того?!
Брежу - значит, сдохну скоро. И кто, кто проронит слезинку по поводу печальной кончины механика? Да никто. Никто, никто, НИКТО!
А что тогда останавливает? Ничто.
Механик подполз к решетке. Взялся за нее двумя руками, опустил на ее холодный металл свою голову. Вдохнул раз. Второй. Третий. Глубоко, глубже, еще глубже, раздуть легкие так, как никогда не делал.
И заорал.
- ВИИИИККИИИИИИИИ! ЭТО ЯЯЯЯЯ, ДЖИИИИИМ! - еще глубокий вдох. - ДЖЕЕЕЕЕМИССССОН, ТВОЙ ДЕЕЕЕДАААААА! - Еще вдох. Больше кричать не было сил. Вода из плошки успела дойти до глаз, из них полились слезы. - Помнишь, мы увидели этого зайца? Он был у соседа, откуда-то, хрен знает откуда, достал. Мне пришлось ему двигло чинить за этого зайца. А ты вцепилась в него и не выпускала, словно это было твое сокровище? И когда тебя забирали эти ублюдки, Викки, ты так держала этого чертового зайца, что порвала ему спину? И грязно-коричневая хрень изнутри падала в кровь, в мою кровь! Помнишь, ВИКККИИИИ!!
И старик стоял у решетки и повторял раз за разом это, словно мантру. Раз за разом. Он кричал всё то, что копилось в нем долгие, долгие годы.
Старик, тебя никто не услышит. Тебя никто не узнает. Ты сгниешь тут.
Может быть. Может, он и умрет. Но я же умираю последней. И сейчас, мне кажется, я самую малость воскресла.