Последний промах — он даже не понял, был выстрел или нет — по мотоциклисту чуть не в упор буквально выбил из Ллойда ощущение реальности происходящего. Очевидно, байкер, в которого он стрелял, не являлся существом из плоти и крови, но одним из исчадий ада, на которых традиционно не действуют не только пули, но и законы природы. Он не был никогда особо религиозен, но, похоже, кто-то на небесех решил взяться за него всерьез и покарать за грех гордыни, которым он, Ллойд, был обуян. "Считал себя метким? А вот хуй тебе, Маккена, будешь мазать как последний... фермер, держащий в руках винтовку как мотыгу — причем не тем концом! Эх, беда!" Что-то подобное промелькнуло в голове у охотника вместе с мыслью, что замаливать грехи уже поздно, и, вместо того, чтобы помолиться перед близкой и неминуемой смертью от посланца из адища, — ишь плащик-то как болтается, жаль, на морду не накрутился! — он досадливо выпустил из рук разряженную безо всякого прока винтовку, схватил пистолет и принялся прицельно садить из него по пропыленной, переставшей наконец скакать фигурке инфернального наездника, метясь в ту ее часть, что соответствовала поясной мишени. О том, что можно было бы и пригнуться, он и думать не стал, собой прикрыть Сабрину Ллойд не мог, зато мог оттянуть огонь на себя, да и странное слияние на манер холодного синтеза в душе чувства нереальности происходящего, ощущения близкой смерти и жгучей ярости дали в своей совокупности то состояние полноты бытия, при котором собственная дальнейшая судьба уже не имеет ни малейшего смысла. Ты не помнишь себя, а потому спокоен, собран, улыбаешься — и стреляешь.
— Сгинь, нечисть!