- Почему ты так смотришь на меня? - скривился Драгшан, а затем подёрнул плечами, и склонил голову на плечо, - в своей странной птичьей манере, - так чтобы избежать осуждающего взора главы котерии. Впрочем, стоило Скорбе закончить с объяснениями, шея профессора вновь выпрямился и его глаза вперились прямо в лицо Вацлава.
- Там где я стою, это кажется, что мне в пору осуждать тебя за непонятливость и нерасторопность, мой друг, а не иначе. Ты знаешь, Вацлав, прежде, когда я узнал, что Оттавио-трибунарий недолюбливает тебя и предпочитает не подпускать тебя к себе, гоняя из одного края вверенной ему провинции в другой, всё лишь бы держать подальше от своей ставки, то ты в этой истории, каким-то образом, мученик, а он злодей. Что ты стар, и груб, и честен, и что ты образчик стоического нрава и смирения на службе Высочайшему Порядку, - столп всех тех старинных достоинств, которыми люди Церкви некогда обладали, прежде чем они забыли о них в нынешние неважные времена. Хах, как бы там ни было на самом деле, но Мал-простак и верно почитает тебя за кого-то такого. Коль скоро бы это было так, то Цхейде был бы в этом противостоянии недобрым властителем, прожорливым, упадочным, алчным, - клириком в двух шагах от подлинной симонии и греховности. Он гнал бы тебя от себя, потому, что ему не нужен был глас и взыскивающий взор совести у себя во дворце...
Драгшан ещё раз передёрнул плечами, нахмурился, откинулся в спинке кресла и, запахнувшись поплотнее в свой плащ роскошного черного меха, продолжил:
- Теперь я вижу, что рассудил неправильно, и вся вина в вашем подковёрном противостоянии с трибунарием лежит на тебе. После всего, что может быть сказано о тебе, и всего, что сказано не будет, ты, будучи измеренным и оценённым, есть очень и очень неприятный человек. Чего там, мы знакомы всего несколько дней, а я уже недолюбливаю тебя и чураюсь твоим обществом.
- Как может быть иначе? Ты тщеславен, - о как тщеславен, - в той вкрадчивой манере, которая, быть может, не заявляет о себе напрямик, в открытую, но которая, между тем, всё ещё здесь, затаилась украдкой, и которая всё так же ложится бременем и обузой на всех, кто с тобою водится. Никто же не любит гордецов.
- Ты может быть рассудил, что я забыл или предпочёл притвориться, что забыла всё, что произошло и было сказано там на лесопилке, м? Нет, как бы мне не хотелось этого, но это не так. Я помню, что ты произнёс имя Нибельтод уже тогда. Так что же, тебе стоило бы какого-то великого, бесконечного труда разъяснить и напомнить нам всем, что это такое, так скоро, как мы оказались здесь, под защитой стен этой благословенной часовни?
- Право, я сразу рассудил, что призрак, с которым мы имеем дело, есть порождение проклятой Валлории или же сил очень сходных с теми, что властвуют над ней. Тем не менее, до этого самого мига я не мог вспомнить, что он, призрак-нибельтод, есть нечто такое, что никогда не останавливается и никогда не отступает в погоне за своей избранной жертвой, я думал, потому, что он ограничен и замкнут в границах этого тумана, этой мглы, что накрыла собой Руэйгевизе. Я не знал так же, что благость порядка, - та, что могут призвать Конрад и Маттиас, - даст лишь временную передышку и паузу в войне с ним, и не будет способна победить его окончательно. Признаюсь так же, что, за вычетом её связи с землёй Валлории, ко мне только сейчас вернулись все воспоминания обо всех обстоятельствах и нюансов того, как эта тварь рождается к тому нечестивому существованию, что она ведёт. Я имею в виду то, что ей, как видится, нужен падший священник Порядка, дабы родится.
- В любом случае, очевидно, что ты знал и помнил о нём, нибельтоде, и о его природе, и о том, что будет и не будет для него погибельным, сразу, как только встретил его. Так почему, разрази тебя гром и молнии, ты держал это знание при себе так долго, а не поделился им с нами так скоро, как это только было возможно? Кто мы тебе такие? Ходячие гримуары и бестиарии, в коих перечислены все демоны и напасти подлунного мира с момента его сотворения? Ещё несколько месяцев назад моя служба инквизитора сводилось к тому, что я проверял различные книги и конспекты лекций различных учёных мужей столицы на предмет содержания в них возможных еретических положений и пассажей. Неверные ходы логики и ссылки на апокрифы были теми чудовищами, коих я вылавливал. С чего ты решил, что, оказавшись, подобно рыбе, исторгнутой из её стихии, в твоей компании, я тут же и незамедлительно смогу перестроить и преобразовать себя, чтобы знать незамедлительно и подмечать безупречно тех демонов, с коими борешься ты? Ещё хорошо, что, обретя пару мгновений покоя, и вновь услышав от тебя имя твари, я смог поразмыслить и, обратившись к чертогам моего разума, узнать и вспомнить о ней всё тоже, что известно тебе. Тем не менее, это никак не извиняет тебя в том, что ты, вспомнив и поняв всё первым, имел всякую возможность тут же дать нам описание природы зверя и тем избавить меня от мучений, от необходимости преодолеть самостоятельно ту дорогу, кою ты уже прошёл до меня. И всё это для чего? Чтобы мочь сейчас глумиться надо мной, какой ты догадливый и какой ты скорый, и как быстро ты всё понял? Пхах! Не будь ты так одержим себялюбием, Вацлав, и буде ты более склонен делиться тем, что знаешь, мы могли бы избежать того спора, что мы имели давече перед Малом. В конце концов, не имея на примете всего того, что вернулось ко мне сейчас, я недоумевал тогда об истинной природе бестии и её возможностях, и всё, что было сказано мной тогда казалось мне разумным, исходя из того, что я знал. Ты легко мог избавить меня тогда от ошибки. Назови ты ты мне все верные предпосылки, и здание рассуждения, которое было было выстроено мной, не имело бы под собой скверного фундамента. Но, нет, нет. Ты Вацлав Скорба, старший инквизитор, и ты всю жизнь ходил путями извилистыми и опасными. Тебе надо было показать, как твой опыт, полученный, в тяжких исканиях, от самой земли, превосходит всю и всяческую учёную теорию и эрудицию скромного профессора богословия, только-только выползшего из своей башни из слоновой кости и далекого от тревог и тягот этого мира...
Драгшан скривил свои тонкие губы в презрительной усмешке и раз, и два, и три, - хлопнул несколько раз в ладоши.
- Поздравляю тебя. Ты сделал это. Если раньше, когда мы спорили, я не знал всего, чего следовало знать, и почитал тебя глупцом из-за того, что ты возражал тому, что тогда казалось мне разумным, то теперь это более не так. Теперь я почитаю тебя глупцом за твою гордыню. Ты, я не спорю, имеешь в своей голове важные сведения и мнения, но ты слишком надменен, и эта надменность удерживает тебя от того, чтобы в должный срок поделиться ими с теми, кому стоило бы о них знать. Я вижу, что ты человек теперь, и виню тебя за это. Мне потребуется ещё один кубок вина, если мы продолжим говорить с тобой, а мы продолжим, о мой заботливый пастырь, через пару мгновение... Всё же, многое ещё должно быть оговорено и обдумано, и эта наш долг и наша обязанность говорить и думать сейчас промеж собой, насколько бы ты ни был мне несносен... Бернар! БЕРНАР!!! Ещё вина сюда, для меня и для господина Вацлава!