Двадцать девять лет. И в каждом следующем году меньше становилось дней, в которые Саргон жил, а не выживал. "Выживать" в его понимании не обязательно означало бедствовать, есть коренья или убегать от погони, добывать огонь или сражаться с крокодилом. Выживать означало забывать о том, что ты человек, живущий, как другие люди: ради богатства, власти или мощи, ради мечты в конце концов. Выживать означало быть осторожным, как снежный барс, беспощадным, как волк, и зорким, как сокол. Ровно-ровно, по капельке, словно крепкое вино, отмерять себе беззаботность, великодушие, доверие - и не больше меры.
Это уже стало не второй натурой, а первой. Но иногда он сбрасывал звериные шкуры с души и втягивал когти характера.
Вот его оболочка - из привыкших к ратному делу мышц, из настроенных, словно музыкальные инструменты, нервов, из быстрых рефлексов, из шрамов, за каждым из которых - самородок опыта.
А внутри оболочки - просто человек. Не снежный барс, не хищник, не птица. Оболочка может протянуть без еды долгие недели. Человек может существовать без великодушия, доверия и душевного тепла месяцами. Или годами?
Оболочка села на кровать и стянула с ног сапоги.
А человек, имя которому, как и оболочке, было Саргон, спросил:
- Значит, ты шемитка?
Сегодня и до самого утра он живет, а не выживает.