Киммериец уже устал ругать себя за непредусмотрительность. Ведь как было бы просто утром на ходу кинуть в сумку кусок трутня, ворох сухих листьев или что-то подобное, но... "не взмахнешь рукавом сгоревшего халата" - говорили кхитайцы о таких вещах, и нечего тут было добавить.
А в этом болоте только гнилушки да смрадная жижа, да мясистые стебли то ли камыша, то ли тростника - не разберешь за маслянисто черной завесой ночи. Раньше, когда солнце исчезло за тучами, Саргону показалось, что время остановилось - застыло в непонятном равновесии между днем и ночью, и что так и будет окружать его шелестящий дожем полумрак, пока ветер не разгонит завесу. Но ночь все-таки пришла, недовольная, подмешала чернил в потоки воды, всем назло и себе не в радость.
И наконец воин понял, что до утра уже не найдет ничего сухого и годного для на растопки, да и утром вряд ли найдет. От досады хотелось сломать что-нибудь - громко, с треском, об колено. Но тело осаживало, с каждым шагом напоминая об усталости. Тогда странное спокойствие овладело варваром.
Оставь то, что ты не можешь сделать. Вернись и отдохни, наберись сил, поспи - и посмотришь, как дело пойдет к утру. Ты же ночевал в снегу и в холодной степи, и ты до сих пор жив.
"Проклятое болото высасывает из меня волю. И кажется, что я погибаю, а ведь на самом деле до этого далеко, - про себя говорил Саргон, выбираясь из трясины на твердую почву. - Дождь закончится - и тут станет жарко и душно, а до тех пор я смогу вынести холод. Да и холод ли это? Нет не то что снега - даже инея. Мокро, но под деревом сухой клочок земли, а в сумке есть еда."
Тут только он почувствовал, как сильно голоден. Пришло видение - шипящая над огнем, истекающая соком оленья нога, нож в руке, срезающий ломти ароматного мяса, жирные пальцы. Образ был таким ясным, что пришлось помотать головой, чтобы прогнать его, как надоедливую собаку.
Холодная копченая то ли свинина, то ли медвежатина - не лучший ужин в такую ночку, но даже несколько дней киммериец проживет в этом болоте на такой еде.
А проживет ли она? Саргон ускорил шаг.
Он наощупь добрался до дерева, отряхнулся, как мокрый волк, и опустился на землю. Наткнулся пальцами на ее ноги. Стянул сапоги и вылил из них воду. Надо было раньше сделать это. Сапоги третьего разбойника, того, лучника, которого он подстрелил на берегу, были ей тоже не в пору, но сейчас это не имело значения.
Саргон запустил руку в сумку, нашарил там, под смятыми плодами, мясо и, набив рот, принялся тщательно пережевывать его. Воткнул оба кинжала в древесный ствол - чтобы повесить на них мокрые тряпки. Наивно было бы думать, что к утру они высохнут, но пусть хоть не валяются в грязи. Матросские штаны да шемитские шаровары - вот и вся сухая одежда, которая у них осталась на двоих.
Затем он нащупал ее пояс, развязал. Сейчас ему было не до созерцания девичьей красоты, да и похожа его спутница была в таком состоянии скорее на труп мальчишки, чем на спящую красавицу. В темноте ее тело казалось светлым пятном, таким светлым, таким холодным на ощупь, что он все-таки приложил ухо к груди, почувствовав небритой щекой тонкие, твердые ребра. Как сама эта девочка - никому не согнуть, а сломать может что угодно.
Сердце билось. Редко, глухо. Как будто человек в заваленной шахте, в пещере, который уже не верит, что помощь придет, но продолжает бить своим смешным, крошечным заступом в земную твердь, ведь больше ему и делать-то ничего не остается.
Ему не понравилось, как оно стучало.
Но хотя бы жива.
Он натянул на неё брюки, не подвязывая - штанины были слишком длинны. Надел на ее ноги сухие сапоги - все, за низ можно не беспокоиться.
Положил нехитрый скарб позади, под спину, чтобы удобнее было прислониться к дереву, притянул замерзающее тело Махаон, прижал спиной к себе, сложил ее руки на груди. Накинул обноски утопленника-шемита на свои плечи так, чтобы и ее плечи они закрывали.
И обнял. Все, что мог сейчас дать ей - часть своего тепла. Последнее, чем может поделиться человек с человеком, когда и рубашки-то нет. Кожа его была холодной, но внутри тела сильное сердце гоняло по венам горячую кровь, и согретый ими ночной воздух, пропущенный через кузнечные меха легких, он вдыхал в ее шею, чувствуя запах волос, почти растворившийся в гнилостном духе болотной тины.