Усадив Нахуагаву на смирную вьючную лошадку, часть припасов распределили по своим скакунам. Старик, впрочем, не успокоился, и принялся ворчать. То на солнышко, которое слишком припекало, то на ветер, чересчур по мнению Мусорщика ласковый, то на дварфа Тордека, который просидел в замке сиднем неделю, когда его друга и сообщника утопили, то на зеленых дурочек-эльфиек, которые, хоть и полезны бывают, умирают все равно первыми. Выдавал время от времени и дельные мысли, которые из его карканья еще надо было выделить. Например, по поводу того, почему это вдруг леди Аурвейн вдруг запретила своим послушницам присоединяться к "славному походу в вонючие топи". Или снова поднял вопрос о том, кому невыгодна смерть лорда, но также невыгоден и Тамиор бодрствующий. Добрым словом помянул и Оракулов, чьи хваленые пророчества что-то не спешат проявляться, чтобы прояснить все темные моменты творящихся темных дел. В общем, ехать было нескучно.
Вокруг раскинулись прибранные поля, аккуратные крестьянские хутора и усадьбы мелких вассалов Золотого Леса. Приветливые крестьяне, везущие в город спелые поздние тыквы, муку, пшено и прочие плоды своего труда, кланялись эльфам и новорили всучить то кошелку темных слив, то куренка для зажарки на привале, то глиняную свистелку, смастеренную давеча на колене. Тамиора здесь уважали, что переходило и на отношение к его сыну. Глядя на эту картину, не верилось, будто над всей провинцией нависла страшная угроза. Однако чувство гнетущей тревоги (и, конечно же, Нахуагава) не давало насладиться поездкой, заставляя тревожно глядеть по сторонам и пристально изучать каждый придорожный погост.
Дорога была не то чтобы широкой, но содержалась, очевидно, в порядке. Впрочем, удивляться не приходилось: Оракулов в Империи уважали, и путь к одному из них, пусть даже нелюдиму вроде Аурвейнира, не должен был быть похожим на заросший бурьяном заброшенный большак. Ближе к обеду закончились поля, местность стала холмистей, чаще стали встречаться ручьи. Деревья, все одетые в багряный наряд, с приближение к роще друида стали будто бы еще ярче, листва на них - гуще. Незаметно въехали в саму рощу, оказавшись в окружении приземистых то ли берез, то ли дубов (такую разновидность даже бывалый бродяга Саломон не видел).
Пересекли ручей, который Октарион помнил как официальную границу владений Аурвейнира. Здесь уже ощущалась сила зачарованного леса: воздух был теплей и ароматней, разная живность так и сновала туда-сюда, совсем не боясь путников (то лисица мелькнет, то задумчиво жующий кусты лось проводит гостей томным взглядом, то огромный еж дорогу пересечет, заставив всадников остановиться, чтобы ненароком не задавить его), сами деревья казались живыми, будто бы поворачивая свои кроны вслед за путниками, разглядывая их оценивающе, но доброжелательно.
Но вот какое-то черное пятно омрачило осеннюю пастораль друидской рощи. Первым заметил его Ти Гристе. Приглядевшись, гном понял, что это ворона. Вернее птица, очень на нее похожая. Сидя на ветке, она следила за путниками своими черными глазами. Рядом опустилась еще одна, затем еще. Оглядевшись, путники поняли, что черные птицы прибывали, рассаживаясь на ветвях деревьев. Сидели молча, без единого "Каррр!", как это принято на птичьих базарах, пугающе неподвижно, вытянув вперед шеи и лишь поворачивая головы, чтобы разглядеть двигающийся через рощу отряд.
- Ага, - только и произнес Нахуагава, втягивая тощую шею в плечи. - Не ваши ли мертвые птички, а?